98
1764 НОЯБРЯ 9. Я. Я. ШТЕЛИНУ (?)
Со всею бы охотою исполнил я свою должность посетить вас и оказать мое к вам почитание; только истинно ныне слабость ног не дозволяет. Мне есть с вашим высокородием кое-чего поговорить, а иное и посмеяться некоторому новому Kretze-Luft-Vögelein.1 Покорно прошу после обеда чашку чаю выкушать, чем я весьма много одолжен буду.
М. Л.
Печатается по собственноручному подлиннику (ЦГЛА, ф. М. В. Ломоносова, № 1625).
Публикуется впервые.
лицами были зимой 1764—1765 гг., кроме работников Академии Наук, члены Адмиралтейств-коллегии, с которыми Ломоносов часто общался в то время в связи с подготовкой полярной экспедиции. Но среди членов этой коллегии не было немцев, а в письме к русскому человеку Ломоносов едва ли пустил бы в ход такое далеко не общепонятное немецкое словцо, какое мы видим в публикуемом тексте. Вернее предположить, что адресатом записки был кто-нибудь из академических немцев. Из их числа было тогда лишь трое таких, кого можно было величать «вашим высокородием» (так величали в то время только людей, состоявших в чине статского советника), а именно Г. -Ф. Миллер, И. И. Тауберт и Я. Я. Штелин. Отношения Ломоносова с первыми двумя были настолько обострены, что он не стал бы, конечно, писать им в таком дружелюбном тоне и звать их к себе «после обеда чашку чаю выкушать». По всем этим соображениям наиболее вероятным адресатом письма можно считать Штелина.
же косвенным доводом в пользу высказанного предположения служит ссылка Ломоносова на «слабость ног», которая, по его словам, препятствует ему посетить не известного нам корреспондента: Штелин, живший в зимнее время «на Адмиралтейской стороне, в Большой Морской, в своем доме» (ААН, ф. 3, оп. 3, № 15), был настолько близким соседом Ломоносова, что ходили они друг к другу, очевидно, только пешком; при «слабости» же ног и такое путешествие было Ломоносову затруднительно. Этим и объясняется, вероятно, ссылка на «слабость ног»: подобная ссылка была бы непонятна, если бы речь шла о посещении человека, к которому Ломоносов по дальности расстояния привык ездить на лошадях.
1 «Kretze-Luft-Vögelein» в том виде, как оно написано Ломоносовым, не поддается переводу. По разъяснению В. М. Жирмунского, это, вероятно, искаженное Kreuzluftvögelein, т. е. птица клёст. Характерной особенностью этой птицы является строение ее клюва: концы его, загнутые в разные стороны, перекрещиваются. Существовала христианская легенда, будто клёст искривил себе клюв, пытаясь вытащить гвозди из ран распятого Христа. Во второй половине XVIII в. в Германии эту легенду еще помнили, о чем свидетельствует следующий, например, указанный В. М. Жирмунским текст в журнале «Deutsche Chronik» («Немецкая хроника») за 1775 г. (стр. 762): «Der Sinzendorfische Pfarrer F., der sich als ein Kreuzluftvögelein immer in den Wunden des Heilands wälzte...» («Зинцендорфский проповедник Ф., который, подобно клёсту, все время копошился в ранах Спасителя...»). В этом тексте, принадлежащем антиклерикальному автору, известному немецкому писателю Хр. -Ф. -Д. Шубарту, легенда интерпретирована, сообразно духу времени, уже несколько иронически. Это дает основание предполагать, что бытовавшими в ломоносовское время переносными значениями слова Kreuzluftvögelein пользовались и для характеристики тех или иных отрицательных человеческих свойств: так могли называть и человека, опрометчивого, склонного к заведомо безнадежным, непосильным ему предприятиям, и человека злорадного, склонного копаться в чужих ранах. В каком значении применил это немецкое слово Ломоносов и кого охарактеризовал таким образом, остается пока загадкой. Не имел ли он в виду одного из тех, кто выступал в эту пору в защиту Шлёцера? Не идет ли речь о неожиданном вмешательстве в это дело мелкого придворного деятеля, генерал-рекетмейстера И. И. Козлова (т. IX наст. изд., примечания к документу 282)? Если бы подобная догадка оказалась верна, то это могло бы послужить еще одним косвенным доводом в пользу того, что адресатом публикуемой записки был Штелин: в деле Шлёцера он хоть и занял по своему обыкновению компромиссную, примиренческую позицию, однако же с несвойственной ему твердостью высказался за то, чтобы при решении этого дела были ограждены права «природных» русских ученых (там же, примечания к документу 271). Таким образом, Штелин был одним из тех очень немногих академических деятелей, с кем Ломоносов мог более или менее откровенно говорить о Шлёцере и об его заступниках.