Примечания
Печатается по тексту последнего прижизненного издания (1765 г.) с указанием в подстрочных сносках разночтений:
1) по рукописи (Архив АН СССР, ф. 20, оп. 3, № 49, л. 1—139);
2) по собственноручно правленным Ломоносовым корректурным листам первого издания (1747—1748 гг.; Архив АН СССР, ф. 20, оп. 3, № 50);
3) по первому изданию (1748 г.);
4) по изданию, выпущенному Московским университетом (1759 г.)
Первое издание (отдельной книгой) — СПб., 1748.
Зачеркнутые Ломоносовым варианты рукописного текста, приведенные в подстрочных сносках, печатаются впервые.
Написано в промежуток времени между мартом 1744 г., когда Академическая Конференция предложила Ломоносову переработать первый вариант Риторики (см. выше, стр. 792), и январем 1747 г., когда Канцелярия Академии Наук определила сдать второй, переработанный вариант Риторики в набор (см. ниже, стр. 806). Для более точной датировки этого последнего варианта данных нет. Судя по внешнему виду рукописи, в частности, по обилию поправок Ломоносова, внесенных разным почерком, и особенно по цвету и качеству чернил, в разных частях рукописи не одинаковому, Ломоносов работал над вторым вариантом Риторики долгое время: вероятно, не один год. Перевод одной латинской цитаты, вошедшей затем в качестве примера в печатный текст Риторики (§ 163, сноска а), набросан Ломоносовым на обороте листа, лицевая сторона которого занята черновиком прошения в Сенат, датированного 1745 годом (Архив АН СССР, ф. 20, оп. 1, № 1, л. 109). Это обстоятельство может служить некоторым, косвенным доказательством того, что к переработке Риторики Ломоносов приступил, видимо, не позднее 1745 г.
не встречается более никаких упоминаний о нем. Вопрос о печатании Риторики был разрешен не Академическим собранием, а Канцелярией Академии Наук в лице И. Д. Шумахера и Г. Н. Теплова. В журнале Канцелярии за 19 января 1747 г. записано: „Понеже в Типографии работы ныне у некоторых наборщиков нет, а дабы они праздны не были и втуне жалованья не получали“, Канцелярия определяет сдать в набор семь книг, в том числе и Риторику Ломоносова (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 516, л. 69). Мотивировка канцелярского определения наводит на догадку, что рукопись Ломоносова уже не первый день дожидалась очереди.
К концу 1747 г. книга была набрана и отпечатана вся до конца в количестве 606 экземпляров. 5 декабря 1747 г. в здании Кунсткамеры, где помещалась и Типография, произошел пожар, во время которого еще не сброшированные листы Риторики, сложенные „в верхнем академическом магазейне, у башни“, были скинуты на землю из окошек и с кровли, причем „многие листы разлетелись, иные замараны, затоптаны и подраны“ (Сухомлинов, Материалы, т. VIII, стр. 626). Пришлось набирать заново и печатать особенно пострадавшие 31/2 листа (первый, второй, третий и половину десятого), что было исполнено в первые пять месяцев следующего, 1748 года. Ломоносов воспользовался этим, чтобы внести некоторые поправки в текст этих листов, а также и в текст еще одного листа (четырнадцатого, см. выше, стр. 275, § 226, сноска ж), который ввиду этого тоже перепечатали. К 7 июня 1748 г. все типографские работы были окончены. 25 июня тираж книги (из-за пожара неполный: 527 экз.) был сдан в Книжную лавку. 5 июля в „Санктпетербургских ведомостях“ появилось объявление о поступлении Риторики в продажу. В качестве авторского гонорара за нее Ломоносов получил бесплатно 50 экземпляров книги. В переводе на деньги это составляло 25 рублей (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 118, лл. 368—374 и № 119, лл. 50—53).
В Архиве Академии Наук СССР хранится бережно переплетенный кем-то еще в XVIII в. комплект корректурных подписных листов первого издания Риторики с многочисленными собственноручными поправками Ломоносова (ф. 20, оп. 3, № 50; М. И. Сухомлинов ошибочно принял его за печатный экземпляр первого издания). Типографский текст этих листов расходится местами с рукописным и с окончательным печатным. Как эти расхождения, так и корректурные поправки Ломоносова воспроизведены в настоящем издании в подстрочных сносках к Риторике. Водяные знаки на бумаге и даты, которыми Ломоносов снабжал иногда на этих листах свою подпись, показывают, что некоторые из попавших в данный комплект листов (например 12-й с пометой „23 сентября“) подписаны Ломоносовым еще до пожара, т. е. в 1747 г., а другие (например, 14-й с пометой „12 февраля 1748 г.“) — после пожара, т. е. в 1748 г. По этому переплетенному, сборному комплекту, отражающему не одну, а две разновременных стадии наборной и корректорской работы, набиралось несколько лет спустя после выхода в свет Риторики одно из ее последующих изданий, которое Л. Б. Модзалевский, не установив даты его печатания, неверно назвал вторым (Рукописи Ломоносова, стр. 52, № 84): это было не второе, а выпущенное в 1765 г. последнее прижизненное издание, о котором речь будет ниже.
Обманулся академик Миллер, выразив в 1744 г. опасение, что Риторика на русском языке не найдет читателей.
„купцы [т. е. книготорговцы] беспрестанно спрашивают“ Риторику Ломоносова и что экземпляров ее „в наличности за продажею мало остается“ (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 159, л. 14—15). Считаясь с этим, Канцелярия Академии 26 ноября 1750 г. определила выпустить Риторику вторым изданием, увеличив тираж против первого вдвое, т. е. доведя его до 1200 экземпляров (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 460 л. 17). Отчетность Академической типографии, сохранившаяся за эти годы далеко не полностью, не позволяет установить, было ли выпущено Академией это издание. Постановление Канцелярии об его выпуске еще не доказывает, что издание действительно вышло в свет: бывали случаи, когда подобные постановления не выполнялись (см., например, примечания к Грамматике, стр. 856). Таким образом, этот момент в библиографической истории ломоносовской Риторики остается темным.
Вопрос об ее переиздании возникал, повидимому, и в 1753 г. Сохранилось относящееся к этому году „Расчисление книгам, печатающимся в Типографии, по чему оные обходятся ценою по старому обыкновению и по чему обходиться будут по новому учреждению“, т. е. по новым, пониженным типографским расценкам (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 4, № 5, л. 24). В этом бухгалтерском документе прокалькулированы в двояком виде четыре книги, очевидно, наиболее ходовые, намеченные к переизданию, в том числе и Риторика Ломоносова.
Еще через два года — 23 января 1756 г. — сам Ломоносов подал в Канцелярию следующий рапорт: „Понеже многие охотники почти ежедневно спрашивают и желают иметь у себя изданной мной в свет Риторики на российском языке первого тома, которой ныне в Академической книжной лавке за употреблением в продажу уже давно не имеется, того ради сим представляю, дабы Канцелярия Академии Наук благоволила приказать оной Риторики еще потребное число для удовольствия охотников вновь напечатать“ (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 207, л. 27; публикуется впервые). Неделю спустя Канцелярия соблаговолила отозваться на рапорт Ломоносова таким постановлением: „Понеже в Типографии много книг давно печатанием зачато, токмо еще и поныне не окончены, того ради приказали: пока оные зачатые книги окончены не будут, печатанием той Риторики обождать“ (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 525, л. 70). Не эта ли бюрократическая отписка привела Ломоносова к решению издать собрание своих сочинений, минуя все академические инстанции, в Москве?
Там за это дело горячо взялся новоучрежденный Московский университет. Вторым томом выпущенного в Москве собрания сочинений явилась Риторика. Ломоносов внес при этом в ее текст довольно серьезные изменения, пометив на титульном листе: „Второе издание с сочинителевыми исправлениями“. Двумя строками ниже указано, что книга печаталась в 1759 г. В этом ли году она вышла или в следующем, мы не знаем: на титульных листах изданий XVIII в. обозначался обыкновенно не год выпуска в свет, а год сдачи в набор (ср. примечания к Предисловию о пользе книг церковных, стр. 892—893).
Быстро разошлось и университетское издание. 26 мая 1764 г. комиссар Зборомирский заявил Академической канцелярии, что Риторики Ломоносова „за продажею от давнего времени нет“ и что ее „многие желают“. Канцелярия определила напечатать Риторику в количестве 1200 экземпляров (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 130—131). Это решение было выполнено, однако, далеко не сразу: набирать книгу начали только семь месяцев спустя — в январе следующего года. К 1 апреля 1765 г., т. е. еще при жизни Ломоносова, все листы были отпечатаны полным тиражом (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 510, лл. 37, 50 и 67).
„1764“ на бумаге хранится в Библиотеке Академии Наук СССР под шифром 1748/5а. По академическому обычаю того времени, не раз сбивавшему с толку даже опытных библиографов, на титульном листе издания 1765 года был выставлен тот же 1748 год, что и на титульном листе первого издания. Посвящение Петру III, к тому времени давно уже свергнутому и убитому, было, разумеется, исключено. Выброшены были и внесенные в университетское издание стихи на Петров день 1759 г., где упоминался тот же Петр (см. выше, стр. 318, § 270, сноска в). Вновь введены в текст те стихотворения Ломоносова, которые, попав в свое время в первый том университетского издания, не вошли поэтому во второй том последнего, содержавший Риторику, и были заменены там ссылками на первый том (см., например, § 270, сноска в, § 273, сноска ж и др). Но дело не ограничилось такими, частью цензурными, частью объективно необходимыми изменениями. Достойно внимания, что, переиздавая перед самой смертью свою Риторику, Ломоносов отказался не только от всех вообще „сочинителевых исправлений“, какие ввел шесть лет назад в университетское издание, но и от некоторых из тех, иногда значительных поправок, которые внес семнадцать лет назад, когда правил корректуру первого издания (см., например, §§ 148—151). Книга набиралась по типографскому тексту уже известного нам корректурного комплекта 1747—1748 гг. с учетом не всех, а только некоторых тогдашних корректурных поправок Ломоносова.
По тексту издания 1765 г., отразившего последнюю волю автора, и печатается Риторика в настоящем томе. Редактор предыдущего академического издания М. И. Сухомлинов, в отступление от разработанных им правил публикации (Сборник ОРЯС, т. XLII, 1887, стр. V, п. 3), напечатал Риторику по тексту первого, а не последнего прижизненного издания. Объясняется это тем, что изданием 1765 г. М. И. Сухомлинов не располагал, а видел только одну из его перепечаток, выпущенную в 1785 г. с датой „1748“ на титульном листе (М. И. Сухомлинов обозначает ее сокращенно Р. II). Эта дата ввела М. И. Сухомлинова, как и многих других, в заблуждение, тем более естественное, что водяных знаков на бумаге он не разглядел. Ему было неизвестно, что существует по меньшей мере четыре академических издания Риторики с датой „1748“ на титульном листе: одно из них выпущено в 1748 г., другое — в 1765 г., третье — в 1776 г. и четвертое — в 1785 г. Все это, вместе взятое, лишило М. И. Сухомлинова возможности установить, какое издание Риторики считать последним прижизненным.
Такова местами запутанная, не везде отчетливая, но при всем том чрезвычайно показательная для ломоносовского времени история текста первой книги Риторики Ломоносова.
По его замыслу, Риторика во втором варианте должна была слагаться из трех книг: первая посвящалась собственно риторике, или, по объяснению Ломоносова, „учению о красноречии вообще, поколику оно до прозы и до стихов касается“; предметом второй книги должна была стать „оратория“, или „наставление к сочинению речей в прозе“, предметом третьей — „поэзия“, или „о стихотворстве учение“ (Вступление, § 10).
Оба сообщения обращены к высокопоставленным лицам: одно к президенту Академии Наук К. Г. Разумовскому, другое к фавориту императрицы И. И. Шувалову. Суть этих сообщений сводится к следующему: в 1751 г. Ломоносов, по его словам, диктовал студентам сочиненное им „начало третьей книги Красноречия — о стихотворстве вообще“; в 1752 г. он, по его же заявлению, „Оратории, второй части Красноречия, сочинил десять листов“. Об этих фактах Ломоносов сообщает задним числом — в 1756 г. (Архив АН СССР, ф. 20, оп. 3, № 55, лл. 18—21). 31 мая 1753 г. он пишет: „Что же надлежит до второй части Руководства к красноречию, то оная уже нарочито далече и в конце октября месяца, уповаю, из печати выйдет, о ускорении которой всячески просить и стараться буду“ (Акад. изд., т. VIII, стр. 128).
За отсутствием другого материала, точность приведенных сообщений Ломоносова не поддается проверке. Упомянутые в них тексты второй и третьей книг Риторики, частично, по утверждению Ломоносова, продиктованные, частично написанные, до нас не дошли. В своих официальных отчетах на имя Академической канцелярии Ломоносов не говорит о них ни слова. Никаких относящихся к ним черновых записей не разыскано, если не считать краткого перечисления „фигур стихотворческих“, сохранившегося среди подготовительных материалов к Грамматике (Материалы, стр. 657—658). Заявление Ломоносова о близком выходе в свет второй книги Риторики совпадает по времени с той бухгалтерской калькуляцией, о которой говорилось выше: то и другое датируется 1753 годом. Как ни соблазнительно гадать о существовании между тем и другим какой-то связи, однако для такого предположения нет достаточных оснований. Гораздо больше оснований думать, что Ломоносов забросил работу над второй и третьей книгами Риторики, не доведя ее до конца. Иначе необъяснимо было бы, почему при огромном, не прекращавшемся спросе на Риторику Ломоносов так и не опубликовал обещанного ее продолжения и почему в последние девять лет жизни ни разу не упомянул о нем нигде. В сводной, почти предсмертной „Росписи“ своим трудам он ограничился глухим указанием, что сочинил „Краткое руководство к красноречию“ (Акад. изд., т. VIII, стр. 276).
Опубликованный в 1748 г. текст Риторики отличается от первого рукописного ее варианта, обсуждавшегося в Академическом собрании в 1744 г., прежде всего своим планом. Решив выделить „ораторию“ в отдельную книгу, Ломоносов исключил из плана первой книги все, что составляло заключительную часть рукописного варианта, а именно: главы „о расположении слов публичных“, „о расположении приватных речей и писем“ и „о произношении“. Кроме того, в печатном варианте появились новые главы, каких не было в рукописном, например, обширные главы „о возбуждении, утолении и изображении страстей“ и „о хрии“.
В самостоятельные главы разрослись некоторые положения, которым в рукописном варианте был посвящен всего один параграф (например, § 112) или даже часть параграфа (например, § 113). В итоге печатный текст оказался примерно в четыре с половиной раза пространнее рукописного. Многие параграфы нового текста сходны по содержанию с параграфами старого (в примечаниях к последнему отмечены эти соответствия), но именно только сходны: дословного совпадения нет нигде. Весь вообще текст второго варианта, являясь плодом коренной и кропотливой переработки первого, написан Ломоносовым заново.
„довольстве пристойных и избранных речений к изображению своих мыслей“, т. е. стремление упорядочить в лексическом отношении русский литературный язык, привести в ясность и собрать в одно стройное целое все его живые силы. Уже здесь, в Риторике, определились те основные воззрения Ломоносова на этот предмет, от которых он не отступил и впоследствии. Он предлагал, с одной стороны, обогащать словарный состав русского литературного языка заимствованиями из древних церковных книг, которые, нося следы влияния античной культуры, были ценнее в смысле „изобилия речений“, чем литературные памятники XVI—XVII вв. С другой же стороны, Ломоносов предостерегал от слепого подражания древним образцам, отмечая, что „чистоте штиля“ они научить не могут. Чистота стиля должна достигаться, по мнению Ломоносова, другими двумя средствами, а именно: основательным изучением грамматики русского языка и общением с людьми, „которые красоту языка знают и наблюдают“, иными словами, изучением живой разговорной речи образованного русского общества (§§ 147 и 165).
Эти положения, высказанные Ломоносовым в Риторике со всей присущей ему отчетливостью, простотой и решительностью, определили собою программу всей его дальнейшей филологической деятельности. На протяжении следующих десяти лет программа была осуществлена: Ломоносов написал Грамматику и в своем Предисловии о пользе книг церковных блестящим образом разрешил проблему сочетания живых элементов церковно-славянского языка с элементами современной Ломоносову русской письменной и разговорной речи.
В посвящении ко второму варианту Риторики, написанном тоже заново, Ломоносов с замечательной для его времени убедительностью говорит о могучих силах русского языка и о великом будущем русской литературы, находившейся тогда, по ломоносовскому же определению, „еще во младенчестве своего возраста“: „Язык, которым Российская держава великой части света повелевает, — пишет Ломоносов, — по ея могуществу имеет природное изобилие, красоту и силу, чем ни единому европейскому языку не уступает. И для того нет сумнения, чтобы российское слово не могло быть приведено в такое совершенство, каковому в других удивляемся“.
Во втором варианте Риторики Ломоносов заявляет себя страстным ревнителем идейности в литературе и горячо восстает против искусства для искусства. Он не возражает против „витиеватости“, под которой разумеет в сущности новизну литературной формы (§ 129), но горько упрекает тех современных ему писателей, которые в погоне за новой формой „завираются“, т. е. ради формы жертвуют содержанием (§§ 130 и 146).
Риторика Ломоносова в печатном ее варианте была, кроме того, крупным шагом вперед в деле разработки русского синтаксиса. Она давала развернутую теорию предложения (§§ 33—39), которой до Ломоносова не занимались русские грамматисты. Связывая эту теорию с учением о периоде, Ломоносов и тут предостерегает от формализма и не перестает подчеркивать, что основой речи, определяющей ее ценность, является не внешняя ее оболочка, а внутренняя осмысленность и соответствие ее содержания важнейшим потребностям общественной жизни.
Ему было предложено издать свою книгу на латинском языке. Ломоносов этого не сделал: он издал ее по-русски. О том, какое важное это имело значение, уже говорилось в примечаниях к первому варианту Риторики (стр. 793).
Иностранцы настаивали, чтобы Ломоносов „украсил ее материалом из учения новых риторов“. Он действительно украсил ее и притом чрезвычайно щедро, но не правилами и образцами нового ораторского искусства, а, во-первых, выдержками из сочинений знаменитых писателей классической древности, раннего средневековья, поры Возрождения и нового времени, дав их в своем, русском, превосходном по точности переводе, и, во-вторых, своими собственными литературными произведениями, по большей части стихотворными. Благодаря этому, Риторика стала не только теоретическим учебным руководством, но и прекрасной, первой у нас хрестоматией мировой литературы, значительно расширившей, главным образом, в сторону светской письменности круг литературных знаний русского человека.
Что касается „новых риторов“, то из их числа Ломоносов цитирует в Риторике только французского духовного оратора Флешье и немецкого — Мозгейма. Русские проповедники этой поры не представлены ни единой цитатой, несмотря на то, что в тогдашней России церковное красноречие было весьма заметным литературным и политическим явлением. Ошибочно было бы думать, что Ломоносов не находил среди отечественных духовных витий никого, кто мог бы сравниться по дарованию с иностранными: из впервые публикуемого в настоящем издании зачеркнутого варианта к § 106 Риторики (стр. 174, сноска д) видно, например, что в глазах Ломоносова Феофан Прокопович был более крупным мастером слова, чем прославленный на Западе Флешье. Отрицательное, вернее даже враждебное, отношение Ломоносова к современным ему русским церковным ораторам вызывалось, с одной стороны, тем, что многие из них „привязывались“, по его выражению, „к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показующим“, и „ругали науки в проповедях“ (Пекарский, II, стр. 671), с другой же стороны, тем, что они были далеки от той „чистоты штиля“, за которую боролся Ломоносов: на это он намекал еще в первом варианте Риторики (§ 123).
Риторика Ломоносова, сделавшись излюбленной настольной книгой рядового русского читателя XVIII в., получила достойную оценку и со стороны таких просвещеннейших представителей той эпохи, как, например, В. Н. Татищев: он называл ее „особливо изрядной, хвалы достойной“ (История Российская, кн. I, 1768, стр. 493). По ней писались все последующие русские учебники красноречия. Печать ее влияния лежит и на всех русских синтаксических трудах вплоть до 20—30-х годов XIX в.
о законах, которым была подчинена в первой половине XVIII в. не только внешняя сторона литературной речи — ее лексика, синтаксис и фразеология, но и связь мыслей и образов, наполнявших ее содержание.
Готовя рукопись Риторики к набору, Ломоносов выделял примеры, отмечая их трояким способом: когда они не составляли отдельного абзаца, он их подчеркивал, и тогда типография набирала их корпусом курсивным, когда же они составляли отдельный абзац, Ломоносов отчеркивал этот абзац на полях либо одной вертикальной чертой, и тогда типография набирала его петитом курсивным, либо двумя вертикальными чертами, и тогда типография набирала соответствующий пример петитом прямым. Трудно сказать, появлялись ли две вертикальные черты вместо одной случайно или же Ломоносов сознательно отличал таким способом одни примеры от других по какому-то внутреннему их признаку. Будущие исследователи уловят, может быть, этот признак, пока еще не установленный. Можно отметить лишь, что все без исключения прозаические примеры отчеркнуты одной чертой, а из числа стихотворных примеров одной чертой отчеркнуты в большинстве случаев те, которые Ломоносов выбрал из своих собственных оригинальных поэтических произведений.
примеры, набранные в прижизненных изданиях петитом прямым, помечены знаком ♦ .
В примечаниях к отдельным параграфам Риторики раскрыты по возможности все источники литературных примеров, которые являются цитатами из произведений самого Ломоносова или из сочинений других авторов.