Примечания
Обстоятельства составления замечаний Ломоносова на сочинение Миллера были следующими. Диссертация Миллера „Происхождение имени и народа российского“ подготовлялась им в качестве речи для прочтения на публичном собрании Академии 6 сентября 1749 г. По приказу президента сочинение Миллера было предварительно прочитано в соединенном Академическом и Историческом собрании 23 августа; как указано в протоколе этого собрания, после исправления некоторых мест по приказанию президента, а также мест, отмеченных профессорами (в собрании присутствовали все профессора Академии и академического Университета, в том числе и Ломоносов), было вынесено решение, что диссертацию можно напечатать (Протоколы Конференции, II, стр. 206).
2 сентября 1749 г. было разослано печатное приглашение Академии Наук на публичное собрание 6 сентября, в котором Миллер „читать будет диссертацию о начале российского народа и от чего оный так называется“, Ломоносов — Похвальное слово императрице Елизавете, Винсгейм — предложит астрономическую задачу. Однако, по приказу президента, собрание было перенесено на 25 ноября (дата вступления Елизаветы на престол).
В письме к Г. Н. Теплову 6 сентября 1749 г. И. Д. Шумахер приписывает отсрочку собрания вмешательству П. Н. Крекшина (акад. изд., т. V, стр. 104—105 втор. пагин.); Миллер же в письме к президенту 8 октября 1750 г. указывает, что Шумахер сам давал читать его речь Крекшину и о суждениях Крекшина писал в Москву (ЦГАДА, ф. Портфели Миллера, № 248, тетр. 3, лл. 203—207). Шумахер, который как представитель академической администрации боялся возможности какого-либо политического промаха, использовал отсрочку публичного собрания для организации пересмотра диссертации академиками „по отдельности“ (акад. изд., т. V, стр. 110 втор. пагин.).
В. К. Тредиаковскому, Н. И. Попову и С. П. Крашенинникову, с тем чтобы „как наискорее освидетельствовать, не сыщется ль во оной чего для России предосудительного“. 13—16 сентября их репорты, в том числе репорт Ломоносова (документ I), были поданы в Канцелярию (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, лл. 174—190 об.) и затем посланы президенту в Москву.
27 сентября Главная канцелярия Академии Наук послала в Петербург указ за подписью Теплова о том, чтобы изъять из обращения диссертацию Миллера и хранить ее „до указу“; в указе приводилось мнение профессоров (со ссылкой на репорты Ломоносова и Попова) о недопустимости произнесения этой речи в Академии (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, лл. 218—219 об.).
Ломоносов возвратил 30 сентября 1749 г. в Канцелярию оба экземпляра диссертации Миллера вместе с исправленными листами своей речи (репорт его 30 сентября 1749 г., Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, л. 232).
2 октября Миллер в письме президенту жаловался, что Канцелярия требовала отзывов только у тех членов Исторического собрания, которые ему „недоброхотствуют“; так как „ему никакой критики никто не показал, то он и оправдаться не мог“. Президент приказал в недельный срок исследовать диссертацию Миллера в Чрезвычайном собрании, выразив надежду на возможность ее „заблаговременно поправить“ (письмо Теплова Шумахеру 9 октября, Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, л. 257—257 об.).
Чрезвычайное собрание академиков приступило к обсуждению диссертации Миллера 23 октября, с тем чтобы по окончании каждый подал свое мнение. Составление протокола было поручено С. П. Крашенинникову (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, лл. 258—259 об., постановление Канцелярии 18 октября 1749 г.). Обсуждение продолжалось по 8 марта 1750 г., заняв 29 заседаний.
в протокол 24 октября (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, лл. 407—411). Так как эти первые возражения были потом повторены Ломоносовым в развернутом виде (документ II), то они здесь не воспроизводятся. Следует лишь отметить, что в протоколе 24 октября сохранился момент спора, не отраженный в дальнейших материалах. Ломоносов доказывал, что название роксоланы изменилось в название руссы путем изменения роксаны в россаны и т. д. Он заявил, что роксаны и роксоланы „употребляются у древних авторов вперемешку“. Миллер отвечал: „Критик дал ввести себя в обман Шеттгену, говоря, что роксоланы обозначались также названием роксаны. Сведущие люди уже давно обратили внимание на то, что чтение роксаны у Страбона — искаженное и что Шеттген поступил недобросовестно, решив исправить других древних авторов на основании неверного предположения“. Миллер имел в виду книжку Христиана Шеттгена De originibus russicis dissertationes septem. Dresdae et Lipsiae, 1731 (Семь диссертаций о происхождении русских. Дрезден и Лейпциг, 1731), дававшую сводку античных и средневековых известий, касающихся русской территории.
Ломоносов учел это замечание, и в последующих его возражениях название роксаны больше не употребляется.
Кроме Ломоносова возражения представили Попов, Крашенинников, Фишер и Штрубе де Пирмон.
Так как Миллер не мог быстро ответить на возражения, то в Чрезвычайном собрании никакого обсуждения фактически не велось. „После первого совещания перестали уже что-либо решать, — писал Миллер Теплову 26 октября 1749 г. — Мне сообщают возражения, я на них отвечаю, вот и все“ (ЦГАДА, ф. Портфели Миллера, № 248, тетр. 3, лл. 160—162; письмо на французском языке). С 31 октября Миллер и вообще перестал посещать Чрезвычайное собрание и лишь присылал некоторые ответы Крашенинникову.
Ломоносов позже, в „Краткой истории о поведении Академической канцелярии“ 1764 г., писал: „Миллер требовал, чтобы диссертацию его рассмотреть всем Академическим собранием, что и приказано от президента. Сии собрания продолжались больше года. Каких же не было шумов, браней и почти драк! Миллер заелся со всеми профессорами, многих ругал и бесчестил словесно и письменно, на иных замахивался в собрании палкою и бил ею по столу конференцскому. И наконец у президента в доме поступил весьма грубо, а пуще всего асессора Теплова в глаза бесчестил. После сего вскоре следственные профессорские собрания кончились, и Миллер штрафован понижением чина в адъюнкты“ (Билярский, стр. 069).
„объекции“ были переписаны и посланы Миллеру 6—7 ноября (письмо Крашенинникова Миллеру 6 ноября 1749 г., отпуск, Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, л. 593). Миллер потребовал переводчика, чтобы перевести на латинский язык возражения Ломоносова для помещения их в своих ответах, ссылаясь на возможность новых споров — „трафил ли я мнение г. Ломоносова и самую ли я силу выписал или нет“ (ЦГАДА, ф. Портфели Миллера, № 248, тетр. 3, лл. 182—183); однако ему было в этом отказано, причем Шумахер сказал, что „в сие дело мешаться не хочет“, и предложил употребить на это находившегося при Миллере студента А. П. Горланова (письмо Крашенинникова Миллеру от 16 ноября 1749 г., отпуск, Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, л. 594 об.).
Так как Миллер задерживал ответы на возражения оппонентов, а по репорту Крашенинникова мнение о неприемлемости диссертации уже выяснилось, то Канцелярия 29 ноября постановила: Чрезвычайное собрание оставить и заниматься текущими делами как Профессорскому, так и Историческому собранию, поскольку мнение о диссертации „надобно ныне не в скорости“ (там же, лл. 298—299).
8 января 1750 г. Теплов объявил в Профессорском собрании указ президента как можно скорее довести обсуждение до конца и возражения вместе с ответами послать в Канцелярию, а затем В. Н. Татищеву.
С 20 января обсуждение возобновилось. Миллер приносил свои ответы на возражения противников, разделенные им на детальные пункты, на латинском языке. В первую очередь он прочел начало своего ответа Ломоносову, который в протоколе не приведен, затем перешел к ответам другим лицам и, наконец, на заседаниях 1, 2, 5 и 6 марта огласил обширный ответ Ломоносову в 70 пунктах, который и был вписан целиком в протокол 6 марта 1750 г.
На одном из первых январских заседаний Чрезвычайного собрания Теплов предложил только слушать представляемые „объекции“ и ответы, „а чей правда, о том бы не рассуждали“, так как „мнении-де после будут взяты на всю диссертацию“ (из письма Миллера президенту 8 октября 1750 г., ЦГАДА, ф. Портфели Миллера, № 248, тетр. 3, лл. 203—207).
„посланы были кругом“ по всем профессорам; в это время и были сделаны на полях протокола 6 марта замечания Ломоносова по поводу ответов Миллера (документ III). Крашенинников специально оговорил эти заметки в репорте от 21 июня 1750 г. при посылке всех документов в Канцелярию: „В протоколе марта 6 дня в некоторых местах приписано рукою г. профессора Ломоносова после того, как уже оный протокол был подписан, чего ради оная приписка свойственно не принадлежит к тому протоколу; но за краткостью времени протокол не переписан“ (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, л. 398 об.).
Здесь воспроизводятся: в левом столбце — перевод написанного Миллером текста („возражения Ломоносова“ и „ответы Миллера“), а в правом столбце — замечания Ломоносова на латинском языке с переводом.
21 июня 1750 г. Крашенинников вновь собрал Чрезвычайное собрание для подачи письменных мнений, которые и были представлены 13 академиками и адъюнктами, в том числе и Ломоносовым (документ IV). Все обширное дело — „экзамен диссертации“ Миллера — было представлено в Канцелярию Академии Наук. На основании этих мнений 24 сентября 1750 г. Канцелярией был послан Профессорскому собранию указ об уничтожении диссертации Миллера, „так как она предосудительная России“ и „от троих российских не опробована, да и от иностранных ни от кого и от профессора Тредиаковского за прямо основательную не признана“ (Архив АН СССР, ф. 3, оп. 1, № 838, л. 598—598 об.).
В дискуссии с Миллером 1749—1750 гг. Ломоносов выступил впервые как главный борец против антинаучной и клеветнической норманской теории, искажавшей подлинную историю русского народа. Миллер являлся проповедником этой теории не только в своей диссертации, но и в ответах на возражения противников. Разбирая вопрос о происхождении имени русь и народа русь, Миллер лишь бегло трактовал высказывания древних и средневековых авторов о славянах и россах а в основном стремился опереться на скандинавские саги (изложенные Саксоном Грамматиком и Снорре Стурлезоном), которые использовал некритически, придавая им значение достоверных исторических источников. Миллер изображал древнюю территорию восточных славян как театр действия скандинавских завоевателей, а древнерусское население как пассивный объект воздействия этих завоевателей. Миллер доказывал, что „россияне“ в России „за пришельцев почитаемы быть должны“ (Происхождение имени и народа российского, стр. 12), что варяги „уже за много веков до Рюрика подчинили Россию своей власти“ (Протокол Чрезвычайного собрания 6 марта 1750 г., ответ на 15-е возражение Ломоносова); он выдвигал то, „чем показать можно, что скандинавы всегда старались наипаче о приобретении себе славы российскими походами“ (Происхождение..., стр. 24). Варяги скандинавы были, по его мнению, тем народом, „от которого Россия не токмо жительми населена, но и имя свое получила“: новгородцы будто бы восприняли из финского языка название, которым финны именовали шведов, и сами стали именовать так северных пришельцев, „почему и варяги от славян россиянами названы“.
Опровергая все эти измышления, извращавшие русскую историю, Ломоносов доказывал древность происхождения русского народа, требовал большего внимания к русским летописям, отвергая самую трактовку русского народа норманистами как народа второстепенного значения, не имевшего самостоятельной роли в истории. В споре с Миллером Ломоносов развернул богатый запас исторических знаний, обнаружив большую начитанность уже к этому времени в античных и средневековых исторических источниках и наметив впервые свою историческую концепцию автохтонности восточных славян и славянского происхождения русской государственности, позже развитую в его „Древней Российской истории“.
Ломоносов очень настороженно следил за тем, как Миллер освещал исторические вопросы, имевшие политическое значение для современности. Его критическое отношение к „Описанию Сибирского царства“ освещено в печатаемом в этом томе отзыве (см. работу 4).
„в генваре месяце сего 1761 года“, но которая фактически относится к более позднему времени, Ломоносов писал, что Миллер, „хотя за негодную диссертацию о происхождении российского народа был штрафован лишением чина, однако не отстает прежних своих поступков“ (Билярский, стр. 488, 490). Действительно, Миллер использовал свою диссертацию, написанную в 1749 г., в работе „Краткое известие о начале Новагорода и о происхождении российского народа, о новогородских князьях и знатнейших оного города случаях“, напечатанной по-немецки: Sammlung Russischer Geschichte, Bd. V, Stücke 5—6 (Собрание русской истории, т. V, части 5—6). СПб., 1761, стр. 381—572; по-русски: „Сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие“, 1761, июль — октябрь, где вступительная часть (июль, стр. 3—13) повторяет целыми кусками мысли диссертации. Ломоносов писал: „Всего доказательнее его злоба, что он в разных своих сочинениях вмещает свою скаредную диссертацию о российском народе по частям и, забыв свое наказание, хвастает, что он ту диссертацию, за кою штрафован, напечатает золотыми литерами. Причем хвалит превеликого педанта Бейера превеликие в «Комментариях» и нам прикрые [т. е. досадные] ошибки, для того, что Миллер в помянутую заклятую диссертацию все выкрал из Бейера и ту ложь, что за много лет напечатана в «Комментариях», хотел возобновить в ученом свете“ (Билярский, стр. 492).