Модзалевский Л. Б.: Ломоносов и "О качествах стихотворца рассуждение" (Из истории русской журналистики 1755 г.)

ЛОМОНОСОВ И «О КАЧЕСТВАХ СТИХОТВОРЦА
РАССУЖДЕНИЕ»

(ИЗ ИСТОРИИ РУССКОЙ ЖУРНАЛИСТИКИ 1755 г.)

В литературной полемике 1755 г. в «Ежемесячных сочинениях» привлекает к себе внимание исследователей опубликованное там в майской книжке анонимное «О качествах стихотворца рассуждение». Впервые на него вскользь обратил внимание В. А. Милютин в 1851 г. в своих «Очерках русской журналистики, преимущественно старой»,¹ «Рассуждению» посвятил специальное исследование П. Н. Берков под заглавием «Анонимная статья Ломоносова (1755)» в его работе «Неиспользованные материалы для истории русской литературы XVIII века».² Затем эта статья была включена им отдельной главой в книгу 1936 г. «Ломоносов и литературная полемика его времени. 1750—1765».³ В своей работе П. Н. Берков путем внутреннего анализа содержания этого «Рассуждения» и сопоставления его с высказываниями Ломоносова середины 1750-х годов пришел к выводу о принадлежности этого «Рассуждения» Ломоносову.⁴ Никто из исследователей печатно не возражал П. Н. Беркову, и эта атрибуция получила научное признание. Это дало возможность П. Н. Беркову включить «Рассуждение» уже как бесспорно ломоносовское в вышедшее в 1940 г. под редакцией Г. Васецкого издание «Избранных философских сочинений» Ломоносова.⁵ Неоднократно сам П. Н. Берков цитировал из этого «Рассуждения» отдельные положения, а особенно сентенцию анонимного автора, заимствованную у Цицерона, которою заканчивается «Рассуждение»: «В безделицах я стихотворца не вижу, в обществе гражданина видеть его хочу, перстом измеряющего людские пороки».⁶

«Рассуждения» Ломоносову убедительно настолько, чтобы можно было так категорически признать Ломоносова автором этого «Рассуждения». Мы располагаем в настоящее время, напротив, не только рядом фактов и соображений, колеблющих аргументацию П. Н. Беркова, но и документальными материалами, которые, на наш взгляд, приводят, с одной стороны, к выводу о непринадлежности «Рассуждения» Ломоносову, а с другой, дают все основания считать автором этого «Рассуждения» Г. Н. Теплова. К доказательству этих двух тезисов мы и перейдем, не повторяя для экономии места некоторых общеизвестных фактов, тем более что текст «Рассуждения» был уже не раз переиздан и, следовательно, доступен для пользования.

I

«О качествах стихотворца рассуждение» напечатано анонимно в «Ежемесячных сочинениях» за май 1755 г. (стр. 371—388); им этот майский номер журнала открывается. П. Н. Берков основным аргументом в пользу авторства Ломоносова выдвигает следующие соображения: в черновых бумагах Ломоносова сохранился отрывок начала неосуществленного «рассуждения» или «письма» Ломоносова, относящегося к 1753 г. и озаглавленного «О нынешнем состоянии словесных наук в России».⁷ Кроме того, на том же листе с наброском этого сочинения П. Н. Берков обнаружил и план или программу его. Даем наше чтение по автографу: ⁸

По мнению П. Н. Беркова, статья эта предполагалась в двух частях. В первой должен был находиться «разбор какого-то или нескольких конкретных произведений» из «новых сочинений российских» со стороны «чистоты российского штиля». При этом П. Н. Берков опирается и на зачеркнутые варианты заглавия: «О чистоте российского штиля» и «О новых сочинениях Российских».¹⁰ «способах» исправления русской словесности. «Здесь, — говорит П. Н. Берков, — в программе перечислялись те пункты, которые, по мнению Ломоносова, могли явиться радикальным средством или по крайней мере условием перестройки литературы». По произведенному П. Н. Берковым сравнению с отрывком из «Риторики» Ломоносова 1748 г. (§ 2) исследователь устанавливает, что «нового эта часть программы не содержит». Вот эти параллельные тексты:  

«она была еще в 1753 году под непосредственным впечатлением полемики вокруг елагинской сатиры, и сознание невозможности опубликовать ее остановило Ломоносова», но он не оставил мысли «о статье, посвященной современной литературе», и, «вероятно, в конце 1754 или начале 1755 года вернулся к ней, придав ей на этот раз форму рассуждения о качествах стихотворца». Далее П. Н. Берков аргументирует датировку этой статьи «не позднее начала 1755 г.».¹²

После произведенной нами проверки текста программы по автографу выяснилось, что вторая часть программы имеет существенное расхождение с «Риторикой» Ломоносова.

Если в первых пунктах этой части программы не написанной Ломоносовым статьи («Способы») можно, при известном желании, видеть некоторые совпадения с пунктами из § 2 «Риторики», то относительно пятого пункта можно категорически утверждать, что он не совпадает с пятым пунктом этого параграфа. В программе намечается изложение лично Ломоносовым созданных трудов в области «словесных наук» («довольно я зделал то и то»). Судя по приписке, сделанной сбоку, Ломоносов намечал, по-видимому, какое-то изложение также собственных трудов «в других делах государству сложных». Все это не соответствует пятому пункту § 2 «Риторики», где говорится о «знании других наук» как необходимом условии «к приобретению красноречия». Отсюда никак не следует, что Ломоносов задумал писать статью о «качествах стихотворца». Это совсем другая тема, которой нет ни в первой, ни во второй частях программы. Кроме того, остается невыясненным вопрос о том, почему же осталась неосуществленной первая часть программы, где должна была идти речь «о нынешнем состоянии словесных наук в России» или «о чистоте российского штиля» и о «новых сочинениях российских»? От этого замысла остались лишь наброски начала статьи.

Мы считаем, что Ломоносов не продолжил начатой в 1753 г. статьи. Он не мог вернуться к оставленной статье, во-первых, потому, что был утрачен первоначальный повод для ее написания, а во-вторых, потому, что Ломоносов и физически не мог осуществить ее в силу своей исключительной занятости другими неотложными делами именно в начале 1755 г. Действительно, весь 1754 г. Ломоносов был занят до такой степени, что даже не смог закончить одно из важнейших своих начинаний — «Слово похвальное Петру Великому». Еще 4 января 1753 г. Ломоносов писал И. И. Шувалову: «Когда меня удостоверить изволите, что мои сочинения в прозе не противны, то можете иметь в том новый опыт, ежели мне в будущей 1754 год повелено будет говорить похвальное слово Петру Великому в публичном Академическом собрании, на что я готов положить все свои силы» (курсив наш, — Л. М.).¹³ К концу 1754 г. Ломоносов даже не имел времени поделиться с Л. Эйлером своими мыслями о природе цвета, так как усиленно работал над панегириком. 28 ноября этого года он писал ему (перевод с латинского): «Хотя о многом хотел бы я в этом письме известить Вас, в особенности же сообщить Вам мысли мои о происхождении цветов, но мешает мне недостаток времени, ибо должен я спешить Похвальным словом Петру Великому, которое должен буду произнести 19 декабря».¹⁴ Но и к этому сроку оно не было закончено. Работа прервалась вследствие еще более важного государственного дела — пересмотра регламента 1747 г. Ломоносов срочно собирал материалы для записки, озаглавленной «Важнейшее мнение о исправлении С. -Петербургской Академии наук», а затем писал ее; острая борьба вокруг этого дела даже привела Ломоносова к мысли о выходе в отставку. Борьба эта приняла такие широкие размеры, что еще и 22 апреля Ломоносов не закончил сочинения речи.¹⁵ Но 26 апреля он произнес ее на торжественном празднестве в Академии наук по случаю дня коронования императрицы.¹⁶ Крупные неприятности и напряженная работа в конце 1754 — начале 1755 г. никак не способствовали возвращению Ломоносова к оставленной ранее статье «О нынешнем состоянии словесных наук в России», не имевшей тогда никакой актуальности. Нет упоминаний о ней в «Росписи» Ломоносова о своих трудах, написанной в конце 1763 г. и обнимающей все главные его труды до этого года. Не упоминает о ней Ломоносов и в своем отчете о трудах за 1755 г. Здесь фигурируют все исполненные им и значительные для него работы этого периода: 1) «Диссертация о должности журналистов», опубликованная в том же 1755 г.; 2) «Письмо о Северном ходу в Ост-Индию Сибирским океаном» — произведение, до сих пор неизвестное; 3) работы по русской истории; 4) «Слово похвальное Петру Великому», — оно стоит на первом месте среди трудов «в словесных науках»; 5) бо́льшая часть «Грамматики»; 6) «Письмо о сходстве и переменах языков» — сочинение, до нас не дошедшее.^{17 18} а после 10 мая до 1 августа Ломоносов находился в отпуску в своем имении Усть-Рудице, на стеклянной фабрике. 31 июля он уже представил в Конференцию Академии наук законченную «Русскую грамматику». Мы не останавливаемся на чисто служебных работах Ломоносова этого периода по Канцелярии и Конференции Академии наук.

Таким образом, исключительная по продуктивности и напряженности работа Ломоносова конца 1754 — первой половины 1755 г. и тяжелая борьба вокруг пересмотра регламента не дают возможности говорить о том, что он мог возвратиться к оставленному в 1753 г. замыслу статьи «О нынешнем состоянии словесных наук в России», хотя бы и под другим заглавием. С другой стороны, в апреле эта статья должна была бы уже быть в редакции «Ежемесячных сочинений». Это признает и сам П. Н. Берков и поэтому датирует написание рассуждения «О качествах стихотворца» началом 1755 г.

II

Вторым аргументом П. Н. Беркова за принадлежность статьи в «Ежемесячных сочинениях» Ломоносову являются его соображения о совпадении мыслей этой статьи как с программой статьи «О нынешнем состоянии словесных наук в России», так и с § 2 «Вступления» к «Риторике» Ломоносова 1748 г. В статье анонимного автора утверждается, что, для того чтобы стать настоящим поэтом, необходимо иметь: 1) «быстроту разума природную»; 2) знать «правила грамматические» и т. д.; 3) читать «в оригинале Авторов», или древних, или новых, которые тем (т. е. древним) «точно так, как великие великим подражали»; 4) подражать и упражняться, прежде чем выступать с самостоятельными трудами; 5) как можно больше обогащать свои знания из разных наук. Эти положения действительно полностью совпадают с § 2 «Риторики» Ломоносова, но, как это показано выше, не совпадают со второй частью программы ненаписанной статьи Ломоносова. Следовательно, анонимный автор рассуждения «О качествах стихотворца» целиком строил ее на «Риторике» Ломоносова. 1748 г. Но к Ломоносову она по этому признаку не может иметь никакого отношения.

П. Н. Берков указывает, что автор этого «Рассуждения» подчеркивает необходимость чтения церковных книг: «церьковных словенских книг чтение весьма потребно к доброму слогу и правописанию» — и что Ломоносов писал о том же в «Риторике» 1748 г., в § 165: «Что до чтения книг надлежит, то перед прочими советую держаться книг церьковных (для изобилия речений, не для чистоты), от которых чувствую себе немалую пользу». Но это совпадение мыслей по вопросу о значении для писателя изучения церковных книг также показывает только, что автор «Рассуждения» прекрасно изучил и усвоил «Риторику» Ломоносова.

«Рассуждения», П. Н. Берков останавливается на ряде совпадений стилистической манеры автора «Рассуждения» с манерой Ломоносова. Им приводятся следующие примеры.

1. Характерные для Ломоносова абстрактные существительные с окончанием -ство. У автора «Рассуждения» находятся такие формы, как «живописство», «недостоинство», «взаимство», «проницательство».

2. Обороту «о качествах стихотворца рассуждение» соответствует в произведениях Ломоносова выражение о «нашей версификации вообще рассуждение».

3. Фразе «сие самое есть светилом» соответствует у Ломоносова «сие есть причиною».

«Ломоносов строго наблюдал за расстановкой знаков ударения в словах с одинаковым правописанием, но разным произношением». В анонимном же «Рассуждении» «эта система проведена с исключительной последовательностью», и на это не могло влиять вмешательство корректора «Ежемесячных сочинений», так как обычно статьи в этом журнале печатались с сохранением особенностей орфографии автора.

Далее, П. Н. Берков указывает «на одно очень существенное расхождение между практикой Ломоносова и анонима», на орфографию ряда слов. Ломоносов писал: риторика, просодия, междуметие, Лукиан, Лукреций, Эсхил, а автор «Рассуждения» — реторика, прозодия, междометие, Люциан, Люкреций, Эшил и др. Это расхождение П. Н. Берков объясняет тем, что Ломоносов отсутствовал во время прохождения корректуры статьи и не мог ее держать. Он делает предположение, что либо Ломоносов внес эти изменения сознательно еще в рукописи с целью «конспирации», либо они были внесены Миллером или кем-нибудь из корректоров Академии наук при чтении корректуры. Последнее соображение, однако, находится явно в противоречии с аргументацией, находящейся в пункте 4. Если система ударений полностью сохранена в «Рассуждении» и свидетельствует, по мнению П. Н. Беркова, о важном признаке особенности начертаний Ломоносова и при этом корректор сохранил эту особенность в полной неприкосновенности, то почему же тогда тот же корректор внес изменения в орфографию отдельных слов? Если в первом случае корректор сохранил эту особенность, то он должен был не сохранить и во втором. Или он должен был не сохранять ее в обоих случаях. Соображение же о «конспирации» нам представляется неосновательным, так как пришлось бы предполагать невероятный в условиях личных натянутых отношений Ломоносова и Миллера сговор до отдельному малосущественному вопросу.

Гораздо проще объяснить все эти «трудности» тем, что автором «Рассуждения» был не Ломоносов, а кто-либо другой, обладавший своим стилем и орфографией, в некоторых случаях совпадавшими со стилем и орфографией Ломоносова.

III

Мы можем назвать имя этого автора. Это был Г. Н. Теплов. Теплов был образованнейшим человеком своего времени, философом и писателем, а как всякий философ того времени он не мог не обладать знаниями из областей всех наук. Большинство философов были тогда энциклопедистами и эрудитами в большей или меньшей степени. Именно Теплову принадлежит вышедшая в 1751 г. и изданная Академией наук книга под заглавием «Знания, касающиеся вообще до философии для пользы тех, которые о сей материи чужестранных книг читать не могут, собраны и изъяснены Григорием Тепловым. Книга первая» (вторая не появлялась).¹⁹ Книга посвящена президенту Академии наук графу К. Г. Разумовскому и содержит обширное предуведомление «К читателю» (стр. 15—61) и 3 части: «О должности и имени философа», «О начале и приращении философской науки даже до нашего времени» и «О средствах, надобных для управления разума нашего в исследовании истинны». В ней Теплов касается почти всех наук: астрономии, навигации, мореходного дела, математики, физики, анатомии — как материала для обоснования «теоретической философии»; в ней изложена история философской мысли начиная с древнейших времен вплоть до Декарта, Гуго Гроция, Пуфендорфа и др. Упоминается даже Христиан Вольф. Последняя часть занята изложением собственно философских проблем, отражающих уровень этой науки к середине XVIII в. Книга написана хорошим чистым языком, в популярной форме, носит «учительный» характер и дает по тому времени много материала для русского читателя, не владеющего иностранными языками.

«Объявление слов, которые в философской материи по необходимости приняты в том разуме, как приложенные к тому латинския и французския разумеются», т. е. параллельный список русских, латинских и французских слов, всего 27 слов. В конце предисловия «К читателю» Теплов пишет: «Странным многим покажутся в сей книге слова принятые, как напр. Тожество, правдоподобие, бытность, идея, предуверение, предрассуждение и проч. Однакож сам благосклонный читатель, ежели прилежно вникнет в материю, о которой речь идет, увидит, что такие слова не что иное, как перевод, сколько возможно исправный, слов латинских, которые в философии необходимо надобны» (стр. 59—60). Между тем большинство этих слов Теплов заимствовал у Ломоносова, они уже встречаются в его «Риторике» 1748 г.

Благодаря анализу, произведенному П. Н. Берковым, мы можем говорить теперь и о том, что Теплов прекрасно изучил «Риторику» Ломоносова 1748 г. и свое «О качествах стихотворца рассуждение» целиком построил на положениях, высказанных Ломоносовым в § 2 «Вступления» к своему труду.

Продолжая наши возражения П. Н. Беркову, мы можем констатировать, что в книге Теплова находятся почти все отмеченные им стилистические и орфографические особенности этого «Рассуждения»:

1. В книге Теплова содержится множество слов на -ство: посредство, тожество, несовершенство, сообщество, качество, обязательство, художество, вещество и др. Все эти слова Теплова, а также подобные слова у Ломоносова встречаются также и у современников. Это явление — типичное для эпохи.

«о качествах стихотворца рассуждение» является также типичным для эпохи вообще, а не только для Ломоносова.

3. Фразы, начинающиеся со слова «сие» в книге Теплова встречаются несколько раз: «Сие бывает иногда» (стр. 16); «Сие их обыкновенное отмщение» (стр. 28); «Сие, правда, не всяким после случалося» (стр. 42) и мн. др.

4. Вся книга содержит систему ударений на словах с одинаковым правописанием, но разным произношением: ниже, уже, трубы, подать, образ, вести, начала и т. п. (см. также в приведенных выше цитатах). Ясно, что Теплов принял систему Ломоносова из его «Риторики». Этой же системы придерживался и ученик Ломоносова — Н. Н. Поповский.

Особенностью орфографии Теплова объясняется и расхождение его с Ломоносовым в написании вышеупомянутых слов в «Рассуждении» (реторика, прозодия, междометие, Люциан и др.).

Дальнейшая аргументация П. Н. Беркова касается знания автором «Рассуждения» живописи и музыки и особенно физики. Мы не будем повторять приведенные П. Н. Берковым цитаты из «Рассуждения», нужные ему для доказательства принадлежности «Рассуждения» Ломоносову. Для нас важен общий его вывод: «Прекрасное знание физики ... <это> лицо не было дилетантом в области физики, а было основательно осведомленным специалистом, и к тому же нисколько не затруднявшимся не разработанной в то время физической терминологией. Следовательно, автор теоретико-литературного „О качествах стихотворца рассуждения“ был в то же время специалистом-физиком. Кто же мог совмещать эти возможности в ту эпоху, кроме Ломоносова? Таким образом, все приведенные данные — идеологические, стилистические и биографические — говорят за то, что автором „рассуждения“ Ломоносов мог быть. Против же его авторства показаний никаких нет».

Что касается искусств, и в частности музыки, то хорошо известно, что именно Теплов обладал в XVIII в. в России огромными теоретическими и практическими познаниями в музыке. Его имя вошло в историю русской музыкальной культуры, и сам П. Н. Берков доказывает существование первого издания сборника Теплова «Между делом и бездельем», выпущенного еще «в конце сороковых или начале пятидесятых годов» (известны издания 1759 и 1776 гг.), и приводит о Теплове-музыканте специальную библиографию. В «Рассуждении» же находится одно место, особо П. Н. Берковым не цитированное, которое определенно указывает на то, что его мог написать только Теплов, а не Ломоносов, не обладавший в этой области специальными познаниями: «Так как незнающему композиции музыкальной, когда секунда, кварта, секстаминор и септима суперфлуа зделают диссонанцию, то по коих пор кварта на терцию, секста на квинту а септима на октаву не разрешатся, ухо его раздражает».

Приведенные П. Н. Берковым цитаты относительно будто бы специальных познаний автора «Рассуждения» в области физики не дают оснований для подобного заключения. Автор «Рассуждения» повторяет здесь известные всякому образованному человеку того времени истины, давая краткие сентенции о невозможности для любителя физики заниматься этой наукой, не зная математики и химии, «правил Механических, Гидравлических и проч.», для любителя медицины — не зная анатомии, ботаники и тому подобных наук, для любителя астрономии — не зная навигации и оптики. «Ни физик, ни медик, ни астроном именем сим назваться сами не похотят, хотя бы они и прямые любители сих наук были». Подобные же мысли и рассуждениях мы находим и в книге Теплова. Она ими наполнена. Сравниваем такое место: «Математика сама в себе части свои имеет, как например: Механику, Оптику, Астрономию, Гидравлику, Гидростатику, Аерометрию и проч., в которых метод делает сама Математика. Помощию оныя мы познаем в Механике, то есть в Математической части, силу и количество движений. Ее же помощию находим в Астрономии движение тел небесных и так дале» (стр. 125—126).

Больше того, если судить по таким высказываниям, то мы должны были бы причислить Теплова к крупнейшим физикам-специалистам, так как в его книге находим специальный экскурс об электричестве — дисциплине, тогда еще (1751 г.) только начавшей завоевывать свое место среди физических наук: «Сила електрическая есть свойство некоторых тел, как напр.: шелку и проч., которым ближние лехкие самые тела чрез кратчайшее время притягиваются или отпрыгивают иногда с прыткостию, а иногда лениво. Опыт малый видим обыкновенно на хорошем сургуче, янтаре и проч. Ежели же сила сия умножена бывает через особливой к сему способ, то из тех тел, которые ей прикасаются, отпрыгивают трескучие искры, которые зажечь могут всякой крепкой спирт. Иногда же отпрядывает без треску свет или слабое некое сияние, из бесчисленных лучей состоящее, на подобие круглого клина, обращенного острым концем к телу неелектризованному. Так, напр.: когда человек к шару хрустальному (который бы был чист, сух и пуст, вставлен в токарный станок и большим колесом в одну сторону беспрерывно оборачивай с скоростию) приложит чистую сухую руку, стоячи сам на застылой в кадушке смоле, а другую опустит протянутую к спирту, недотыкаяся до оного в самой близости: то искры выбросятся из перстов трескучие и зажгут спирт; только бы он был крепок и немного подогрет. То же самое может зделаться, хотя бы из руки своей к спирту кусок металлу какого или льду приступил в место перста. Для показания силы електрической многоразличные опыты делаются, и великого удивления достойные, которые в каморе физической при Академии Санктпетербургской любопытные видеть могут. Однакож ученые люди не довольно еще испытали о причинах таковых в натуре явлений и разные теории по различию разумов своих показывают. Было бы их к тому тщание! Время покажет» (стр. 38—40).

Вряд ли и сам Ломоносов, конечно присутствовавший на тех же самых опытах в физическом кабинете Академии наук, знал об электричестве тогда больше, чем Теплов. Достаточно сравнить приведенное описание Теплова с опубликованной нами запиской Ломоносова, относящейся к тому же времени, «наивящего примечания достойные электрические опыты»,²⁰

Что касается физической терминологии, употребляемой автором «Рассуждения», на которую П. Н. Берков также обращает особое внимание, то она тоже не представляет для того времени никакого исключения. Она состоит из общеизвестных терминов разных наук. Ничего специфического, дающего право П. Н. Беркову говорит о том, что автор «„Рассуждения“ не менее прекрасно владел русской физической терминологией», в «Рассуждении» не имеется.

Таким образом, со всех точек зрения «Рассуждение» не может принадлежать Ломоносову, но безусловно принадлежит именно Теплову.

Отводя кандидатуру Н. Н. Поповского как возможного автора «Рассуждения», П. Н. Берков останавливается на цитируемых в «Рассуждении» стихах из перевода «De arte poëtica» Поповского 1753 г. П. Н. Берков установил интересный факт, что в одном месте перевод Поповского оказался недостаточно точным и автор «Рассуждения» заново перевел его, но прозою, уточнив смысл подлинника. При этом переводчик обнаружил «более тонкое и углубленное знание римского поэта, чем Поповский». Это также дало П. Н. Беркову основание считать автором «Рассуждения» Ломоносова.

Известно, что Г. Н. Теплов свободно владел латинским языком. Поэтому понятно, что он мог более точно, чем Поповский, перевести в данном случае нужный для цитации отрывок из Горация. Приведем этот текст:

Что за причина? Дворянин, свободный, и достаток имеешь,
Ежели хочешь быть разумен и рассудлив,
Не имев способность писать, отнюдь не дерзай;
Но буде уже что написал, дай Тарпе, отцу и мне прочитать

То еще всегда выскребешь, что в народ не издал,
А напечатавши, знай, что слова не поворотишь.

Очевидно, для того чтобы этот перевод внешне не отличался от цитированных ранее отрывков из Горация в стихотворном переводе Поповского, автор «Рассуждения» расположил свой прозаический перевод как стихотворный (начальное слово каждой строки напечатано с прописной буквы). Несомненно, Ломоносов свой новый перевод также сделал бы стихами. Он никогда не допустил бы такого «соревнования» со своим учеником, Поповским, к своей невыгоде как поэта. Теплов же не умел писать стихи, а потому вынужден был прибегнуть к некоторой фальсификации стихотворной цитации. Все это определенно говорит о том, что перевод этот принадлежит именно Теплову, а не Ломоносову.

Таким же образом в «Рассуждении» переведены и отрывки из Буало, Овидия и Вергилия. Мы знаем, что Ломоносов стихотворные цитаты, например в «Риторике» 1748 г., всегда переводил сам и притом стихами.

«Рассуждении» есть, кроме того, и другие прозаические переводы из Горация, но напечатанные прозаической строкой. Ломоносов никогда не допустил бы подобного разнобоя во внешней передаче цитат, не говоря уже о том, что он цитату из латинского поэта перевел бы только стихами.

Отметим еще характерную деталь. Все цитации переводов из разных поэтов в «Рассуждении» сопровождаются подстрочными сносками, в которых приводятся соответствующие им латинские или французские тексты. Ломоносов никогда в своих сочинениях не прибегал к такому способу цитирования, и подстрочных сносок у него вообще нет.

Все эти факты определенно свидетельствуют о том, что автором «Рассуждения» Ломоносов никак не мог быть. Но эти же факты говорят в пользу Теплова.

В дальнейшем П. Н. Берков останавливается на некоторых совпадениях отдельных слов (например, «нескладные песни» — «нескладное плетенье» и др.) и мыслей в «Рассуждении» и в сохранившемся начале статьи Ломоносова «О нынешнем состоянии словесных наук в России». Эта же аргументация повторена П. Н. Берковым и в примечаниях к этой статье Ломоносова, вошедшей в сборник «Стихотворения Ломоносова» под редакцией академика А. С. Орлова (1935, стр. 371—372). Нами уже установлено, что программа статьи Ломоносова «О нынешнем состоянии словесных наук в России» не имеет ничего общего с положениями § 2 «Вступления» к «Риторике» 1748 г., на которых построено рассуждение «О качествах стихотворца». Следовательно, начало статьи «О нынешнем состоянии словесных наук в России» также никакого отношения к «Рассуждению» иметь не может.

П. Н. Берков видит одинаковые мысли в двух этих статьях в отношении вредности для юношества худых примеров: «Сверх того, подав худые примеры своих незрелых сочинений, <они> приводят на неправой путь юношество, приступающее к наукам, в нежных умах вкореняют ложные понятия, которые после истребить трудно или вовсе невозможно» («О нынешнем состоянии словесных наук в России»); «Малинькая песня или станс, которая и без науки и в худых рифмах может иногда мысль удачную заключать, так нас вредит иногда, что мы и Автора и учителя имя на себя смело и тщеславно приемлем» («Рассуждение»). Но в приведенных отрывках нет совпадения мыслей, Ломоносов говорит о незрелых сочинениях, вредных для юношества, а автор «Рассуждения» говорит о поэте, который присваивает себе имя Автора и учителя на основании случайно высказанной удачной мысли.

и притом высокообразованных, как Теплов, был слишком мал. Дело заключается не в голых совпадениях слов, которых можно найти сколько угодно у писателей определенной эпохи, а в совокупности более существенных доказательств. Доказательства же и аргументация П. Н. Беркова нами опровергаются полностью.

Итак, Ломоносов не был автором «О качествах стихотворца рассуждения».

IV

До сих пор говорилось о принадлежности Г. Н. Теплову «О качествах стихотворца рассуждения» лишь в связи с отрицанием кандидатуры Ломоносова. Теперь можно остановиться более подробно на документальных материалах, свидетельствующих о принадлежности этого «Рассуждения» именно Теплову.

П. Н. Берков уже ссылался на протокол заседания Конференции Академии наук от 10 мая 1755 г.,²¹ в котором есть упоминание об этом «Рассуждении», но без указания имени его автора. Ни Ломоносов, ни Теплов на этом заседании не присутствовали. Мы располагаем в настоящее время той самой рукописью этого «Рассуждения», которая рассматривалась в названном заседании и с которой производился набор для майской книжки «Ежемесячных сочинений».²² — актуариуса Х. -Ф. Фелькнера²³ с немногочисленными поправками самого Теплова. Первоначально в заголовке не упоминалось его имени, и «Рассуждение» имело другое заглавие: «Рассуждение о качествах стихотворства». Теплов своею рукою внес изменения, и в результате заглавие получило такой текст: «О качествах стихотворца Рассуждение Григорья Теплова». Но на этом поправки не прекратились. Теплов явно колебался, сохранить ли свое имя или убрать. Процесс этого колебания в рукописи отражают два момента: имя и фамилия зачеркиваются, но затем восстанавливаются рядом тире. В окончательном печатном виде фамилия все же отсутствует.

Поправки Теплова в тексте самого «Рассуждения» носят главным образом стилистический и орфографический характер. Есть несколько определенных смягчений отдельных резких слов. На пример, во фразе: «Часто видим сноснее быть в беседе с невежею, по природе разумным, нежели с ученым, который мнит только быть себя таковым и которого прямо назвать можно ученым „дураком“» — слова «невежа» и «дурак» заменены в первом случае словом «неученым», а во втором — словом «невежею», как напечатано в тексте «Ежемесячных сочинений (1755, май, стр. 373). Интересен и первоначальный текст фразы о Сумарокове: «...закричит, ты-де по Сирски говоришь, но когда напишет сам мадригал...». В рукописи это место исправлено Тепловым: «......»; оно соответствует печатному тексту (стр. 378). Из стилистических поправок можно отметить следующее. Фразу «Равным образом стихотворец, не знающий грамматических правил довольно, реторических и того меньше...» Теплов исправляет: «Равным образом стихотворец, не знающий ниже грамматических правил, ниже реторических...» (стр. 378). Слово «ниже» было свойственно языковому мышлению Теплова (см. выше). Так же как и Ломоносов, он употреблял его систематически, возможно не без влияния языковой практики Ломоносова, а может быть, и в силу своего семинарского образования. На других стилистических поправках Теплова останавливаться не имеет смысла.

Кроме подлинной рукописи Теплова, можно указать еще на два факта, подтверждающие принадлежность именно Теплову рассуждения «О качествах стихотворца». В нем содержится намек на «литературные состязания» поэтов: «Сьехався с соперником и поговоря трусливо, тотчас вскричит тебе, возмем перо и бумагу, кто больше из нас напишет. Таково нещастие и Гораций в свое время терпел: „Тот час-де Криспин меня вызывает, возмем, буде хочешь перо, возмем буде бумагу, пусть нам дадут место, час и свидетелей; посмотрим, кто больше из нас напишет“». Приведя эту цитату, П. Н. Берков правильно указывает, что здесь имеются в виду «литературные состязания», любителем которых был Сумароков («три оды парафрастические псалма 143», «несколько строф двух авторов» и т. д.). Но при этом П. Н. Берков упускает из вида, что Ломоносов также принимал участие в этих «состязаниях». Если бы он был автором «Рассуждения», он, конечно, не стал бы приводить этого примера, высмеивающего его самого. Отсюда очевидно, что писал «Рассуждение» Теплов, имея в виду здесь в первую очередь или единственно Сумарокова.²⁴

«Рассуждения»: «Но прежде нежели мы можем сами собою доброту Авторов разобрать, прежде нежели дойдем до таковой способности, жизнь наша проходит, и тогда в состоянии починаем себя видеть способными прямо учиться, когда на конце оныя уже стоим. Разум наш открывается после многого иногда заблуждения, ежели не имеет прежде доброго руководителя, и люди отворяют глаза, когда ночь уже приближиласяпри конце жития нашего» (стр. 372). Эту мысль мы встречаем у Теплова еще в 1751 г. в его книге «Знания, касающиеся вообще до философии»: «Но что сие есть знать просто бытность, бытности причину, причины силу и количество? Дело сие требует целой жизни человеческой, а всегда и того мало». Тут же Теплов подкрепляет ее цитатой: «Иппократ свои афоризмы начинает сим словом vita brevis, ars longa, жизнь краткая, а наука пространна» (стр. 67).

Итак, можно сделать окончательный вывод. Анализ «учительного» содержания книги Теплова 1751 г. «Знания, касающиеся вообще до философии» и статьи «О качествах стихотворца рассуждение», совпадение отдельных положений этих сочинений, анализ стилистических и орфографических приемов Теплова, а также наличие документа — рукописи Теплова «О качествах стихотворца рассуждения», — все это доказывает, что автором «Рассуждения» был Теплов.

«О качествах стихотворца» «Рассуждение о начале стихотворства»²⁵ также принадлежит Г. Н. Теплову, как это установил П. Н. Берков²⁶ на основании протокола заседания Конференции Академии наук от 5 июля 1755 г.²⁷ В дошедшей до нас рукописи его,²⁸оставшейся П. Н. Беркову тоже неизвестной, имени Теплова не значится. Однако рукопись писана тем же почерком актуариуса Х. -Ф. Фелькнера и имеет поправки, сделанные рукою Г. Н. Теплова. Это второе «Рассуждение» подтверждает, между прочим, принадлежность именно Теплову и первого «Рассуждения». Достаточно привести начало «Рассуждения о начале стихотворства», чтобы это стало вполне очевидным. Теплов пишет: «Прежде нежели рассуждаемо было о качествах стихотворца, надлежало было показать свое мнение о начале стихотворства; но тогда нужда воспотребовала ускорить с тем, чтоб найти прямого стихотворца и отличить от того, : того ради порядок по нетерпеливости нарушен» (курсив наш, — Л. М.) (стр. 3).

Но и этими материалами вопрос о принадлежности Г. Н. Теплову обоих «рассуждений» не исчерпывается.

V

Как установил П. Н. Берков, «О качествах стихотворца рассуждение» имеет определенный полемический характер и входит в ряд полемических произведений, направленных против Сумарокова и его поэтической школы; в частности, оно имеет определенные выпады против Сумарокова и И. П. Елагина как представителей дворянской поэзии малых жанров, главным образом любовной песни, мадригала, эклоги, элегии и т. п. В то же время оно содержит, как правильно показал П. Н. Берков, четко сформулированные требования для настоящих поэтов, каковыми автор «Рассуждения» (по ошибочному мнению П. Н. Беркова — Ломоносов) ни Сумарокова, ни Елагина не считает. Требования эти сводятся к выдвижению на первый план определенной программы «учительной» поэзии, литературы, имеющей общественное значение. Автор «Рассуждения» требует, чтобы поэт писал «учительные поэмы», «что-либо учительное» и «служил наукою народу».

«Рассуждения» под этим углом зрения, то «нетерпеливость» Теплова вполне объяснима. Задача первого «Рассуждения», как он сам определил ее в начале второго «Рассуждения», заключалась в том, чтобы «найти прямого стихотворца» и его «отличить от того, кто напрасно имя сие на себя приемлет», кто пишет «безделицы», т. е. определить роль и значение настоящего стихотворца, поэта-гражданина, «перстом измеряющего людские пороки». И для него было ясно, что ни Сумароков, ни Елагин такими стихотворцами не являлись. В данном случае Теплов объективно примыкал к идеологической программе Ломоносова и объективно делал с ним одно дело — служил интересам просвещенного абсолютизма. Теплов, таким образом, воспринимал ломоносовскую позицию классицистской поэтики теоретически, но сам практически не был в состоянии ее осуществлять, не будучи поэтом. Вот почему в своих «рассуждениях» Теплов не сделал никаких выпадов против Ломоносова в связи с происшедшим конфликтом 23 февраля 1755 г. и напечатанным перед этим Ломоносовым стихотворением «Правда ненависть раждает». Эти конфликты воспринимались Тепловым только в личном плане и не рассматривались им как принципиальные, что мы видим по отношению к Сумарокову и Елагину. Приятие Тепловым литературно-идеологической позиции Ломоносова в то же время не мешало ему расходиться с Ломоносовым по ряду общественно-политических вопросов, в частности в отношении понимания идеи служения русскому народу. Чиновник-карьерист и крепостник Теплов был, конечно, очень далек от просветительских идей Ломоносова. Найти общий язык с Ломоносовым по вопросу о большем предоставлении прав русским ученым студентам по сравнению с иностранцами, Теплов, конечно, не мог. Слишком огромна была разница в их понимании задач русского народного просвещения. Доказательством тому служит двадцатилетняя борьба Ломоносова против Теплова.

Даже и в одинаковом, казалось бы, восприятии пафоса литературно-гражданского служения у Теплова и Ломоносова есть некоторая принципиальная разница. Если Теплов это служение понимал в смысле «учительства», дидактизма, «обличения людских пороков», то Ломоносов понимал его гораздо шире, как служение «просветительское» в глубоком смысле этого слова. И это свое понимание Ломоносов осуществлял и в своей научно-практической, и в литературной деятельности. Теплов же никак практически не осуществил своей «учительной» проповеди. Она была для него лишь средством для достижения личных выгод. Глубоко идейная позиция Ломоносова исключала беспредметное «учительство».

Вот почему он не мог включить в свою программу тезиса о поэте-гражданине, «перстом измеряющем людские пороки». Он был для него слишком узок. Этот тезис, как теперь установлено, и не принадлежал ему. Автором его был Теплов.

Выступления Теплова в литературной полемике в «Ежемесячных сочинениях» против сумароковской поэтической системы — это новая страница в истории русской журналистики и в истории общественно-политической борьбы середины 1750-х годов. Вступая впервые со своим первым «Рассуждением» в эту борьбу, Теплов не сразу, однако, разрешил вопрос о способе выступления — открытом или закрытом, тайном. Этим объясняются его колебания в раскрытии или сохранении в неизвестности своего имени. Он выбрал последнее.

Антисумароковская позиция Теплова не была случайной к 1755 г. Известно, что еще в 1750 г. Теплов поручил В. К. Тредиаковскому собрать критический материал против Сумарокова. Тредиаковский писал в своем доношении президенту Академии наук 8 марта 1751 г.: «Сочинил я критику по приказу бывшего академического ассесора Григорья Теплова на некоторые сочинения господина Александра Петрова сына Сумарокова». Это было обширное «Письмо, в котором содержится рассуждение о стихотворении, поныне на свет изданном от автора двух од, двух трагедий и двух эпистол, писанное от приятелю к приятелю 1750».²⁹ «Многажды я к вам писывал о разных делах; но никогда и на ум мне придти не могло, чтоб я должен был когда написать к вам апологетическое и критическое письмо, каково есть сие настоящее». К сожалению, остается неизвестным, какое направление дал Теплов этому письму, как использовал его против Сумарокова и его поэтической школы. В 1755 г. он решил выступить уже сам с теоретическим рассуждением о качествах стихотворца, направленным против Сумарокова и Елагина как поэтов, «напрасно приемлющих» на себя это звание. Не желая все же открыто принять участие в общественно-литературной борьбе, Теплов скрыл свое имя. Мы не знаем, каковы были личные отношения Теплова с Сумароковым. Не надо забывать, что Сумароков был адъютантом у графа Л. Г. Разумовского, брата К. Г. Разумовского, при котором состоял Теплов. Между ним и Сумароковым могла возникнуть и личная вражда в связи с борьбой за влияние на фаворита Елизаветы Петровны — А. Г. Разумовского. Известно, что другого адъютанта А. Г. Разумовского — И. П. Елагина Г. Н. Теплов ненавидел и донес на него в 1758 г., во время ареста канцлера графа А. П. Бестужева-Рюмина и производства над ним следствия. И. П. Елагин также был тогда арестован.³⁰ Все эти вопросы требуют дальнейших специальных разысканий.

Во всяком случае теперь можно говорить о том, что и Сумароков, и Елагин были политическими врагами Теплова. Они приняли вызов, направленный против них в рассуждении «О качествах стихотворца», и ответили на него, но не так, как об этом рассказывает П. Н. Берков в своей книге, потому что он рассматривал полемический материал «Ежемесячных сочинений» совсем под другим углом зрения. Заново пересмотренный нами материал показывает, что и Сумароков, и Елагин раскрыли анонимного автора рассуждения «О качествах стихотворца» и именно против Теплова направили свои удары.

В той же книжке «Ежемесячных сочинений»,³¹ где опубликовано второе «рассуждение» Теплова — «О начале стихотворства», о котором будет сказано дальше, начала печататься длинная статья И. П. Елагина под заглавием «Автор», представляющая свободный перевод из «Лейпцигских увеселений разума».³² «первому листу» он говорит от имени своего приятеля: «Токмо он не обязывается точно к переводу, но будет употреблять вольность, иногда что переменить или выкинуть, по своему рассмотрению, что уже и чинил он здесь при начале» (июль, стр. 83). Весь интерес этой статьи, особенно «первого листа», заключается в том, что она направлена не против Ломоносова, как думал П. Н. Берков, а против Теплова.

Прежде всего самый выбор заглавия статьи «Автор» сделан И. П. Елагиным преднамеренно. Заглавие «Автор», характеризующее будто бы автора этой статьи, с одной стороны, является откликом на неоднократные упоминания слова «Автор» в первом «Рассуждении» Теплова; с другой стороны, Елагин под именем «Автора» пародирует очень тонко и очень остроумно того самого автора из «Рассуждения» Теплова, которого тот представляет себе как идеал «стихотворца». «Рассуждение» Теплова от начала и до конца нравоучительно; Теплов наделяет своего идеального Автора множеством положительных качеств, а Елагин пародийно снижает этот авторский идеал. Издевка Елагина над Тепловым усиливается еще тем, что своим «Автором» Елагин зло высмеивает и самого Теплова. Проиллюстрируем это рядом примеров, не касаясь вновь тех мест «Рассуждения» Теплова, которые правильно определены П. Н. Берковым в его книге как направленные против А. П. Сумарокова и И. П. Елагина.

«Автор» И. П. Елагина в основном рассматривает себя именно как представителя нравоучительной философии. В этом заключается определенный намек на Теплова, выпустившего в 1751 г. свою книгу «Знания, касающиеся вообще до философии», о которой речь была выше. «Автор» пишет: «Учителей хотя я и не имел, но был у таких людей, которые нечто знали и которых я еще в робячестве уже презирать зачал. Все я понимал своею остротою. На одиннадцатом году знал уже я наизусть букварь, которой на тринадцатом щастливо позабыл, чем некоторые на двадцатом разве похваляются. Без всякого порядка я учился, ибо для меня все было равно; за что я ни принимался, все пожирать мог. Древних хотя я и презирал, однако не всех: только Аристотеля и Анакреонта, ради их греческого языка, не мог я никогда терпеть. И естьлиб Петр Рам (Петр Рам француз родился в 1515 году в деревне Вермандуя, учился в Париже, и на 21 году своего возраста зачал писать о философии, отвергая Аристотеля), непредускорил, то бы, конечно, я перьвого лишил всей славы. Новых творцов я головою не читал, совершенно зная, что я сам меньше их не буду, как Шарпантиэр в Французской Академии в речи о господине Бензераде сказал: „Он достиг красоты древних творцов, никогда их не зная и не читая“. Удивительно, что я о себе так много говорю! Но надлежит быть чистосердечну. Признаюсь, что . А понеже они суть души книг: для того я без гордости могу сказать, что я мало о теле помышляю. Сим образом стал я прямым ученым человеком, который ни к чему не прилежал, но во всех науках Автором быть может.

, противуречия, действующую причину, Монады, согласие, и другие сии подобные слова, которыми я при случае боле наделаю шуму, нежели полицейские барабаны во время пожара. Невтону даю перед Лейбницом я их читал, но только для того, что я более люблю Агличан, нежели Немцов. Все, что я пишу, имеет нечто высокое, достойное меня, а (курсив наш, — Л. М.)» (июль, стр. 89—91).

Выделенные места в этом отрывке содержат определенные намеки на Г. Н. Теплова или являются ответом непосредственно на соответствующие места «Рассуждения» Теплова и его книги «Знания, касающиеся вообще до философии», или иронически характеризуют его как всеобъемлющего ученого-философа, знающего все науки.

Владея латинским и французским языками, Теплов не знал языка греческого. Теплов обладал знаниями в области многих наук как философ и писал о стихотворцах в своем «Рассуждении» с точки зрения именно философа: «Стихотворцы всегда за премудрых и ученых людей в философии почитались как в самой древности, так и в новых веках» (стр. 376); «Положи основание по правилам философии практической к благонравию. Пробеги все прочие науки и не кажись в них пришельцем» (стр. 383); «Словом сказать, мой не тот конец, чтоб сия книга сочинена была для школы, по которой молодым людям учиться; но для тех, которые общее познание хотят иметь о науке философской, хотя притом никаких наук не училися и учиться не намерены. И для того изъяснить я намерен все философские положения не математическими и не такими, которые из других частей науки философской взяты примерами: да принужден был брать то, что в обыкновенном людском житии случается» («Знания, касающиеся вообще до философии», стр. 59); «Чтоб кратче и способнее можно было понять, что значит слово сие философствовать, того ради я три знания наперед предлагаю: знать вещи простобытность, знать бытности причину, знать причины количество и силу» (там же, стр. 66—67); «Новейшие философы все уже приняли, правды свои не инако, как математическим способом доказывать» (стр. 120) и др. Именно «математическому познанию» Теплов отдает преимущество в своей книге (см. специальную главу «О познании математическом», стр. 116—121). В восьмой главе своей книги («О философии средних веков и новой») Теплов много места уделяет французу Декарту, а Ньютона и Лейбница лишь упоминает вскользь (стр. 228—236).

«Автор» переходит к вопросу о стихотворцах. Являясь непосредственным ответом на статью Теплова, это место «Автора» подчеркивает отсутствие у Теплова стихотворческого дарования. Это место намекает также на то, что, не будучи стихотворцем, Теплов рассуждает о стихотворцах и об их качествах. Приведем еще одну выписку из «Автора» Елагина для иллюстрации этого положения.

«Я, не взирая на превеликую мою остроту, не стихотворец. Не трудно бы мне было сие малое и пустое наименование приобресть; ибо я довольный рифмам Лексикон имею, естьлиб только я хотел: но я не хочу приложить к тому рачения, ради некоторых особливых притчин. Довольно, и без лаврового венца, довольно говорю, есть во мне такова, чему я удивляться могу. Я человек, которой никогда без рассуждения ни о чем не заключает; а о том уже я заключил, что Стихотворцы все дураки„Потому надобно, чтоб он малевал хорошо“. Против обыкновения своего, прочитав я последнее свое признание, боюсь, чтоб тем многова числа читателей, а паче из женского пола не потерять, когда они узнают, что в моих листах ничего стихотворного не будет. Для того позволяю всем Стихотворцам употреблять в славу свою и пользу мое издание. Сам я никогда сей подлости не зделаю, чтоб сочинять стихи; но прошу Стихотворцов, чтоб они не иное что, как хорошие родильные, свадебные, имянинные и погребательные кармины ко мне присылали. Ибо сии суть прямые случаи, при которых стихотворство имеет свое достоинство. Мы, то есть я и другие великие люди, которые равные со мною имеют причины не стихотворствовать, почти не видим ныне хорошей поезии, ниже существа ее; ибо стихотворцы упражняются в других родах стихов, а не в тех, которые упомянуты мною. Дав я волю Стихотворцам включать их враки в моего Автора, за надобность нахожу объявить, что я и письма принимать стану. Предвижу я, что меня со всех сторон похвалами замучут: и для того, целомудренно прошу, кротости и учтивства моего в жестокой опыт не вводить. Притом потщусь я при случае рассматривать всякие выходящие в свет книги и сочинителей или похвалять, или порочить. Что до женскова полу принадлежит: они найдут впредь в моем авторе совершенный наряд, из разных галантерей состоящей, и почерпнут из кратких моих листов больше удовольствия и пользы, нежели из всех стихотворцов и протчих Авторов и переводов. Грамматические ошибки хотя я и делаю; но они потому приметны быть не могут, что я о всех протчих писателях, а особенно о стихотворцах, кричу, что они грамматики не знают» («Ежемесячные сочинения», 1755, июль, стр. 92—94).

Пародийно снижая здесь значение стихотворца («стихотворцы все дураки» и т. п.), Елагин особенно зло издевается над Тепловым, требующим от поэта создания «учительных» произведений. В ответ на это требование Елагин предлагает стихотворцам сочинять «хорошие» родильные, свадебные, именинные и погребальные кармины, т. е. стихотворения, не имеющие никакого художественного значения.³³ Выпад же относительно грамматических ошибок перекликается со статьей Теплова «О качествах стихотворца», где говорится, что «стихотворец, не знающий грамматических правил ... до познания прямого стихотворства доступить не может».

Данные Елагиным в «третьем листе» «Автора» (сентябрь, стр. 275—282) портреты трех приятелей Теплова не могут быть, к сожалению, определены полностью. Если первый из них Франгизиус Тенеброзус, т. е. Франгизиус темный, напоминает действительно В. К. Тредиаковского, как это определяет П. Н. Берков, а мы знаем, что Тредиаковский и в 1750, и в 1755 г. (до июля — октября) был «близок» к Теплову, то относительно двух других — Остроумова и Постоянникова — сказать что-либо трудно. В Остроумове, по данной ему характеристике (не любит, когда ему напоминают немецких поэтов Опица, Галлера, Гинтера), можно видеть, как это делает П. Н. Берков, Ломоносова, но характеристика Остроумова в целом не соответствует такой атрибуции. Елагин пишет, что «с того времени, как по смерти отца его о несказанном его богатстве совершенно узнали, никто уже больше о премудрости его не сумневается», «имяна французских стихотворцев почти все ему известны; ими утверждает он все свои споры» и т. п. Очевидно, в своих характеристиках Елагин не имел в виду портретного сходства с определенными лицами из окружения Теплова. Но включить попутно отдельные выпады и против Ломоносова Елагин, конечно, мог. Это не противоречит их давней полемической борьбе.

— «шестом листе» своего «Автора» Елагин делает вновь определенный намек на Теплова в связи с тем, что за первой частью его книги «Знания, касающиеся вообще до философии» не последовала вторая часть, обещанная в его предисловии «К читателю». «Сколько таких творцов, которые, выдав первую часть книги, в предисловиях другую обещают, но или из лености, или переменив свое состояние забывают то свое обещание (курсив наш, — Л. М.)» (декабрь, стр. 556). В выделенных нами словах содержится намек на укрепление власти Теплова в сфере государственного управления.

Приведенных примеров достаточно, чтобы признать раскрытие имени Теплова как автора рассуждения «О качествах стихотворца» со стороны И. П. Елагина, а следовательно, и Сумарокова. Это еще раз подтверждает, что автором «Рассуждения» был Теплов.

характера до сих пор не обнаружено. Это заставляет предполагать, что литературно-полемическое выступление Теплова носило случайный, эпизодический характер. В последнем случае это подтверждает наш тезис, что «учительство» и дидактизм Теплова были беспредметными и не имели глубоких корней.

В свете наших новых разысканий становится ясным, что П. Н. Берков ошибался еще и в вопросе о содержании второго «Рассуждения» Теплова. П. Н. Берков видит в нем «апологию дворянской песенной поэзии», мотивируя этим позицию Теплова. Стремясь доказать далее, что первое «Рассуждение» принадлежит Ломоносову, П. Н. Берков заметил во втором (Тепловском) «Рассуждении» идеологическое расхождение, которое было необходимо для доказательства этого положения. На самом деле во втором «Рассуждении» Теплова при самом внимательном чтении нет не только никаких расхождений с первым, но нет с ним и никакого сходства. Если первое действительно полемически заострено, то второе написано Тепловым совершенно бесстрастно и касается важной и актуальной для того времени исторической темы «О начале стихотворства». При всем желании, элементов апологии дворянской песенной поэзии в нем найти нет возможности. Затрагивая вопрос о происхождении «стихотворства», Теплов, конечно, не мог не коснуться и любовной песни, как ранней формы поэтической лирики. Сам П. Н. Берков признает, что, по Теплову, «красноречие положило начало поэзии, первой и наиболее естественной формой которой является песня, и именно любовная песня». Но из последующего текста Теплова П. Н. Берков делает такой вывод: «Признавая дальнейшее развитие поэзии в сторону дидактики, Теплов все же отдает предпочтение не этим искусственным формам (т. е. музыкальным рифмам), а естественным, т. е. песням». Но отдавая предпочтение народной поэзии перед искусственной, Теплов не имеет в виду салонную дворянскую песню. Теплов пишет: «Одним словом (знающие люди) песнями своими подражание всему тому делали, что с человеком в жизни случалося или случится могло и тем себя по склонности к веселию пробавляли. То самое мы видим и у нас в простом народе, что люди, не ведающие никаких правил стихотворческих, да и про то не знающие, что есть на свете между науками особливое искусство, называемое Стихотворство, поют истории царей, бояр или молодцов, по их наречию удалых. И хотя весьма просто, однакож преклоняют сердца иногда к слушанию» («Ежемесячные сочинения», 1755, июль, стр. 12). Статья Теплова рассматривает только возникновение «стихотворства» у древних. Никаких сопоставлений с современной Теплову эпохой, за исключением ссылок на русскую народную песню и народный театр, в ней нет. Основываясь на фразе Теплова из заключительного абзаца его «Рассуждения»: «Сие мнится быть происхождение от начала стихотворства в натуре своей, которое после обратилося в великую важность между учеными людьми», — П. Н. Берков совершенно неожиданно заключает, что «Рассуждение» представляло собой поэтому «апологию дворянской песенной поэзии, стремилось представить ее как продукт цеховой учености, имеющей сравнительно узкий интерес».

Таким образом, П. Н. Берков смешивает совершенно разные понятия: любовную песню древних и их народную песню с дворянской салонной песней начала XVIII в. Под «учеными людьми» Теплов имеет в виду первых поэтов древности, писавших уже свои произведения на основе разработанной ими системы стихосложения.

Итак, оба «Рассуждения» Теплова писаны абсолютно в разных планах и если первое касается вопроса о «качествах» современного Теплову поэта, то второе представляет историко-литературный опыт изучения происхождения древней поэзии.

VI

Следует коснуться еще одного аргумента П. Н. Беркова, относительно вопроса о так называемом «выступлении А. П. Сумарокова» «по поводу рассуждения Ломоносова».³⁴ «Ежемесячных сочинений» за 1755 г. «Эпистолу» Сумарокова. По мнению П. Н. Беркова, эта «Эпистола» «продолжает линию автора «Эпистолы о стихотворстве», но имеет двойственный характер. Отметив далее, что «Сумароков как будто предлагает своему противнику (т. е. Ломоносову) разделить сферы влияния в области поэзии: ему он отдает эпос и лирику, т. е. оду», П. Н. Берков останавливается на другой части «Эпистолы» и говорит, что «себе же он (т. е. Сумароков), как и следовало ожидать, оставляет трагедию», быть может элегию и эклогу. «Вывод Сумарокова с видимой стороны очень миролюбив:

Пусть пишут многие; но зная, как писать.

Он даже повторяет, вслед за Ломоносовым:

Звон стоп блюсти, слова на Рифму прибирать —
Искусство малое, и дело не пречудно;

«Сумароков готов даже поддержать Ломоносова в вопросе о песенках:

Набрать любовных слов на модный минавет,
Который кто-нибудь удашно пропоет,
Нет хитрости тому, кто грамоте умеет,

«Но под конец, — говорит П. Н. Берков, — Сумароков показывает когти и начинает язвить Ломоносова за его „надутый“ слог»:

Подобно не тяжел пустый и пышный слог:
То толстый стан без рук, без головы и ног;
Или издалека являющася туча,

Кому не дастся знать богинь Парнасских прав
Не можно ли тому прожить и не писав?
Худой творец стихом себя не прославляет:
На рифмах он свое безумство изъявляет.

«Таким образом, — говорит П. Н. Берков, — Сумароков, как и Елагин и Теплов, не мог противопоставить концепции Ломоносова (в „Рассуждении“) хоть сколько-нибудь серьезных возражений или с такою же меткостью отразить его сатирические нападки. В рассуждении „О качествах стихотворца“ Ломоносов выступил во всеоружии своего энциклопедического образования, показал глубокое понимание социально-воспитательной роли литературы и науки, развил программу подготовки писателя, столько же продуманную и основательную, сколько и малоприемлемую для поэтов-дилетантов из рядов среднего дворянства. На оборот, его противники не сумели подняться на такую же принципиальную высоту и ограничились несерьезным теоретизированием (Теплов)³⁵ или колкостями сомнительной ценности».

Этот вывод П. Н. Беркова был бы убедителен, если бы, во-первых, «Рассуждение» принадлежало Ломоносову, а оно, как мы видели, написано Тепловым, во-вторых, в другом «Рассуждении» Теплова действительно содержалась бы попытка теоретического обоснования практики «поэтов-дилетантов из рядов среднего дворянства», чего на самом деле, как мы также видели, не было, и, в-третьих, «Эпистола» Сумарокова действительно продолжала бы прежнюю его линию уязвления Ломоносова. Что она ее не продолжала и имела совсем другую направленность, об этом мы и хотим сказать несколько подробнее.

В июньской книжке «Ежемесячных сочинений» за тот же год, следовательно вскоре же после появления первого «Рассуждения» Теплова, был напечатан историко-литературный трактат В. К. Тредиаковского «О древнем, среднем и новом стихотворении российском»,³⁶ в котором, как известно, содержится сравнительно мало нового материала о стихосложении по сравнению с изданным им еще в 1735 г. «Новым и кратким способом к сложению российских стихов» и другими его же статьями, в частности с «Предуведомлением» к «Аргениде» 1751 г. Имеет значение средняя часть трактата, представляющая первую попытку написания истории русской литературы. При этом Тредиаковский подчеркивает, что русскую литературу создавали духовные писатели или разночинцы, а дворянские поэты в создании литературы не принимали никакого участия. В то же время Тредиаковский достаточно места, хотя и с оговорками (стр. 495—498), уделяет себе самому и больному для него вопросу о приоритете в области создания русского тонического стихосложения и о преимущества хорея перед ямбом.

в заседание Конференции Академии наук свою «Эпистолу», в которой опровергал статью Тредиаковского в связи с неправильными, с его точки зрения, объяснениями некоторых стихов. Конференция Академии наук постановила напечатать «Эпистолу» в «Ежемесячных сочинениях» и предоставила Тредиаковскому сообщить свой ответ.³⁷ В заседании 19 июля он прочел свое возражение Сумарокову, но постановление было вынесено не в его пользу: запретить печатать «Эпистолу» и ответ на нее для прекращения дальнейших споров.³⁸ Ни «Эпистола» Сумарокова, содержавшая возражения на статью Тредиаковского, ни ответ последнего так и не увидели света, но зато появилась в печати другая «Эпистола» Сумарокова, о которой и идет речь. По сравнению с первой в ней, очевидно, многие выражения были сглажены, но общая ее направленность именно против Тредиаковского осталась. Она направлена против статьи Тредиаковского с целью унизить его и как теоретика стихосложения, и как поэта.

Действительно, содержание ее таково. Вначале Сумароков обращается к Тредиаковскому:

Желай, чтоб на брегах сих музы обретали,

Октавий Тибр вознес, и Сейну Лудовик.
Увидим, может быть, мы нимф Пермесских лик,
В достоинстве, в каком они в их были леты
На Невских берегах во дни Елисаветы, —

«Невских берегах», прославленных Петром Великим, обитали музы, чтобы они также прославили эти берега, как век Октавия прославил берега Тибра, а век Людовика XIV — берега Сены.

Далее идет перечисление разной тематики для поэзии, разных систем стихосложения и поэтов, которые могут по-разному своей поэзией прославить берега Невы. Пускай один славит дела русских героев, громкой трубой «подвигнет океан», «пойдет па Геликон неробкими ногами», т. е. уверенно, и «устелет свой путь прекрасными цветами». Пускай другой

Звонкой лирою края небес пронзит,
От севера на юг в минуту пролетит,

(здесь возможен намек на гиперболическую поэзию Ломоносова, но в «мирных» тонах, так как дело не в этом). Третий «трагедией вселяется в сердца» и описывает людские страсти, чтобы направить их «к добродетели». Четвертый говорит о любви «прекрасным и простым складом». Пятый «воспоет рощи, луга, потоки рек, стада и пастухов и сей блаженный век, в который смертныя друг друга не губили», т. е. жили в мире и согласии (явная ирония), и «злата с серебром еще не возлюбили». Пускай «пишут многие», но зная, как писать (вот это важно).

Звон стоп блюсти, слова на Рифму прибирать

А стихотворцем быть, есть дело не безтрудно,

«Нет хитрости» в том, чтобы «набрать любовных слов на новый минавет», «который кто-нибудь удашно пропоет», если «кто грамоте умеет». Да не нужно быть и грамотным, если имеешь писца (в данном случае переписчика).

Также («подобно») «не тяжел (т. е. не труден) пустый и пышный слог», подобный «толстому стану без рук, без головы и ног» или туче, которая издалека кажется тучей, а вблизи оказывается «навозной кучей». (Здесь также можно видеть намек на поэзию Ломоносова, как это видит и П. Н. Берков, но сущность вопроса заключается не в этом, — Сумароков вполне мог попутно уязвить и Ломоносова).

«Эпистола» своеобразной моралью: кому не дано знать «прав» (законов) Парнасских богинь, нельзя ли («не можно ли») «тому прожить и не писав»? Так как «худой творец стихом себя не прославляет», но только показывает «на рифмах» «свое безумство».

Вот истинный смысл «Эпистолы» Сумарокова, называющего Тредиаковского «безумным», т. е. ненормальным человеком, поэтом, умеющим только подбирать рифмы, иначе — бездарным рифмачом. Где же здесь «колкости сомнительной ценности», по выражению П. Н. Беркова? А с другой стороны, нет в «Эпистоле» и намека на попытку дать какой-либо ответ на рассуждение Теплова «О качествах стихотворца». Это «Рассуждение» Сумарокова вовсе не интересовало в данном случае, и видеть в ней «выступление Сумарокова» «по поводу рассуждения» «о качествах стихотворца», как это делает П. Н. Берков, нет никаких оснований.

Напротив, Сумароков не удовлетворился помещением только «Эпистолы», но напечатал в том же номере «Ежемесячных сочинений» (август, стр. 191) специальный «Сонет, нарочно сочиненный дурным складом» с целью доказать свой тезис о том, что писать стихи можно и не будучи поэтом. Кроме того, он поместил после заголовка к этому «Сонету» особое примечание, в котором разъяснил, что он написан «для показания, что естьли мысль и изрядна, Стихи порядочны, Рифмы богаты, однако при неискусном, грубом и принужденном сложении, все то Сочинителю никакова плода, кроме посмешества, не принесет».

«Сонет», так как он, несомненно, сильно позабавил Ломоносова: «Сонет» образцово имитирует и пародирует особенности стилистики и поэтики Тредиаковского:

Уязвляет, оный бы ни увидел кто.
Изо всех красот везде он всегда есть славный,
Говорю без лести я предо всеми то.

*

А хотя же твой убор был бы и ничто,
Был, однак, бы на тебе злату он не равный,
Раз бы Адаманта был драгоценняй сто.

*

Полюби же ты меня, ах! Не много хоть.

*

Объяви, прекрасна бровь, о любви всей прямо,

Иль позволь прийти к себе поклониться тамо.

«Эпистолу» и «Сонет», Тредиаковский был, конечно, взбешен и всего более вследствие полной невозможности ответить своему зоилу. Академия наук и в лице Миллера, и в лице Ломоносова, а затем и самого президента не приняла в печать ни одного ответа Тредиаковского. Позже он писал о своем состоянии в это время так: «Был я в собрании (академическом), и помнится, что в июне месяце: там спросил при всем собрании г. конференц-секретаря (т. е. Миллера), по какой бы он власти и по чьему повелению лишает меня моего законного права, тем, что моих пиес не принимает от меня в книшки и аппробированных не печатает. Но он мне на то с презрением, как будто должным уже и заслуженным, ответствовал при всем собрании, что не должен мне ничего сказать, сколько б я его ни спрашивал. Где ж то узаконено, чтоб члену секретарь не должен был ничего сказывать? Трудно б терпеть и великодушному человеку, бывшему на моем месте. Однако я извне замолчал, а внутри раздирался на части».³⁹

После появления в сентябрьской книжке «Ежемесячных сочинений» «Духовных од» (переложений псалмов) Сумарокова Тредиаковский написал свой известный донос на Сумарокова в Синод. В октябре того же года Тредиаковский подкинул Ломоносову «подметное» «пасквильное письмо» против Миллера и академиков-иностранцев со «злодейскими ругательствами советнику Теплову», задевавшее и самого президента.

«Ежемесячных сочинениях» 1755 г., таким образом, устанавливает: 1) что рассуждение «О качествах стихотворца» написано Тепловым и что ни к первому, ни ко второму «Рассуждению» Теплова Ломоносов не имел никакого отношения; 2) что «Эпистола» Сумарокова также не имела касательства к этим обоим «Рассуждениям», но была направлена против Тредиаковского и вызвала с его стороны ответ Сумарокову в виде доноса в Синод; 3) что участие Ломоносова в этой полемике двух его литературных противников не проявилось в печати, а с другой стороны, в ней принял эпизодическое и притом анонимное участие Теплов против всей сумароковской школы салонной поэзии малых жанров путем декларирования «учительной» поэзии, «перстом измеряющей людские пороки». Это участие было раскрыто Елагиным, а следовательно, и Сумароковым; первый из них и отвечал анонимно Теплову пародийным снижением его идеала «учительного» стихотворца.

Примечания