ГЛАВА II
ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА ЛОМОНОСОВА И ЕГО ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В ОБЛАСТИ ФИЛОЛОГИИ ДО ВЫХОДА В СВЕТ «РОССИЙСКОЙ ГРАММАТИКИ»
Занятия филологией в годы учения
Тяга к знаниям и любовь к родному языку проявились у Ломоносова очень рано. В 1731 г. он переступил порог Заиконоспасской школы — Славяно-греко-латинской академии, выучившись грамоте у крестьянина-земляка Федора Шубного. Будущий ученый прочитал ряд книг духовного содержания и «вытвердил наизусть» попавшиеся ему у Христофора Дудина три книги светского характера. Среди них было незаурядное для того времени сочинение, имевшее более чем столетнюю давность, — грамматика Мелетия Смотрицкого. Она была первой научной книгой, попавшей в руки Ломоносова. В ней полно и систематически излагались вопросы орфографии, морфологии, синтаксиса, стилистики и стихосложения и устанавливались нормы старославянского языка. По собственному выражению Ломоносова, «Грамматика» Смотрицкого, наряду с «Арифметикой» Магницкого, явилась «вратами его учености».
«Жажда науки», которая, по словам молодого Пушкина, была «сильнейшею страстию... души»52 Ломоносова, привела юного помора через великие преграды и испытания с далекого сурового севера в первоклассное по тому времени высшее учебное заведение. К 1731 г. оно просуществовало уже ровно полвека. Особенно солидное и систематическое образование Московская академия давала в области классических языков и риторики.
Учась в Академии, Ломоносов терпел горькую нужду и «со всех сторон отвращающие от наук пресильные стремления, которые в тогдашние лета почти непреодоленную силу имели», как писал об этом впоследствии сам Ломоносов в письме к И. И. Шувалову.53
Несмотря на это, сочетание в Ломоносове «необыкновенной силы воли с необыкновенною силою понятия»54 обеспечило ему небывалый успех в овладении знаниями: три низших класса — фара (она же и аналогия), инфима и грамматика, в которых изучались основы славяно-русской и латинской грамматики, он прошел в очень короткий срок — в течение одного года, в то время как малодаровитые ученики сидели в них по нескольку лет.55Помимо грамматики, изучались география, история и арифметика. Как положительное явление в постановке учебной работы Славяно-греко-латинской академии следует отметить стремление закрепить теоретические знания, в частности по латинскому языку, практическим их применением: начиная с третьего класса в обязанность ученику вменялось говорить по-латыни, в особенности в школе.
Обучение в четырех последующих классах (синтаксима, пиитика, риторика и философия) Ломоносов успешно закончил в 1735 г. С особым увлечением занимался он изучением латинского языка. Одновременно или вслед за этим Ломоносов принялся за самостоятельное изучение греческого языка, преподавание которого в Академии тогда не велось. Овладение языками происходило не только путем заучивания грамматических правил, а и путем перевода текстов с латинского и греческого языков при помощи словарей. Вероятно, Ломоносов пользовался наиболее доступным в то время славяно-греко-латинским словарем Поликарпова (1704).
По-видимому, с неменьшим интересом и усердием занимался он вопросами стилистики. «... Его учебная подготовка в этой области была весьма основательна, а начитанность широка. Памятником школьных занятий Ломоносова риторикой служит рукописный ее курс на латинском языке»,56 который был прочитан выписанным из Киевской духовной академии в числе других украинских наставников и учителей монахом Порфирием Крайским (текст этого курса, переписанный большей частью рукой Ломоносова, хранится в Государственной библиотеке СССР им. В. И. Ленина, фотокопия — в ААН СССР, ф. 20, оп. 6, № 64).
Приобретенные Ломоносовым знания в области латинского языка, подкрепленные впоследствии практикой переводов, были настолько блестящи, что даже недруг Ломоносова А. -Л. Шлецер должен был признать его «первым латинистом не в одной только России».57
После успешного окончания средних классов Ломоносов был зачислен в июле 1735 г. в высший, философский класс Спасских школ, а в конце 1735 г. в числе двенадцати воспитанников «не последнего разумения» был направлен в Петербург для продолжения образования в Академической гимназии. Вскоре после прибытия туда вместе со студентами Д. И. Виноградовым и Г. -У. Райзером он был отправлен в Германию для продолжения учебы, так как Академии требовался «опытный в горном деле химик». Время до отъезда в Германию Ломоносов должен был посвятить изучению немецкого языка.
17 января 1736 г. Ломоносов вместе с другими «петербургскими руссами» был зачислен в число студентов Марбургского университета. До отъезда за границу он совсем не знал немецкого языка.58 В соответствии с данной Академией наук инструкцией наряду с точными науками в Марбургском университете он должен был стараться «о получении такой способности в русском, немецком, латинском и французском языках, чтоб... свободно говорить и писать».59 Через полгода обучения в университете знаменитый Х. Вольф, наблюдавший за петербургскими студентами, свидетельствовал об исключительной любви Ломоносова к математике, физике и философии, а также отмечал прилежность его к занятиям немецким языком. Через десять месяцев после начала занятий в университете Ломоносов присылает президенту Академии наук И. -А. Корфу написанное по-немецки письмо как «первый опыт познаний... в немецком языке».60
Наряду с быстрым овладением немецким языком, в чем Ломоносову оказала незаменимую услугу его лингвистическая подготовка в Славяно-греко-латинской академии, он на протяжении всех трех лет пребывания в Марбурге изучал и французский язык. Свидетельством усиленных занятий Ломоносова французским языком служит посланный им в конце 1738 г. в Академию наук перевод с французского оды Фенелона «На уединение», выполненный четырехстопным хореем.
«первом, ... ответственном опыте поэтического перевода Ломоносов, несмотря на всю свою тогдашнюю неискушенность в этом деле, сумел проявить уже до некоторой степени те качества, которые стали впоследствии столь характерны для него как переводчика: его перевод замечательно точен... Некоторые стихи поражают своей исключительной для начинающего переводчика близостью к оригиналу».61
Элементарные сведения приобрел Ломоносов также по еврейскому языку и закрепил знания по греческому под руководством преподавателя Шредера, во времена Петра Великого жившего в России. Шредер объяснял некоторые из книг Ветхого и Нового завета и разбирал греческих писателей.62
Уже со студенческих лет Ломоносова интересовали вопросы лексикографии. Еще в период своего пребывания в Марбурге наряду с другими книгами он приобрел широко распространенный в то время двухтомный латинский лексикон Базилиуса Фабра (Шмидта), новый французско-немецкий и немецко-французский словарь для путешественников Иоганна-Леонарда Фриша и полный немецко-латинский словарь Христофа-Ернста Штейнбаха.63В последующие годы его библиотека пополнилась и другими словарями.
В Марбургском университете окреп интерес Ломоносова к красноречию, курс которого читался профессором элоквенции И. -А. Гартманом. Есть основания предполагать, что Ломоносов принял участие в проводимых профессором практических занятиях.64
В этот момент он уже глубоко размышлял над стилистическими вопросами, о чем свидетельствуют заметки, сделанные им на экземпляре «Нового и краткого способа к сложению российских стихов»65 Тредиаковского, приобретенном в 1736 г. во время кратковременного пребывания в Петербурге.
На основании отдельных заметок на полях и под строкой можно сделать вывод о самостоятельности и оригинальности взглядов молодого студента и несогласии его со взглядами автора трактата, притязавшего на новизну постановки вопроса. Изучение трактата Тредиаковского, начавшееся в России, завершилось, вероятно, в Германии в годы пребывания в Марбурге. Несогласие Ломоносова с Тредиаковским свидетельствовало о филологической зрелости Ломоносова, который в 1736—1739 гг. подошел к пониманию вопросов о специфических особенностях грамматического строя русского литературного языка, о чистоте русского языка и степени использования в нем церковнославянизмов и выступил против необоснованных иноязычных заимствований. Изучение за границей целого ряда трактатов по риторике — Лонгина (в переводе Буало), Коссена, Помея и Готшеда и конспектирование некоторых из них66 способствовало обогащению теоретических познаний Ломоносова в области красноречия; впоследствии, критически освоив их, он прекрасно воспользуется ими при написании риторических руководств на русском языке.
Таким образом, войдя во «врата учености» с усвоенной им первой научной книгой, попавшейся в руки, — славянской грамматикой Смотрицкого, Ломоносов в течение почти десятилетия систематически под непосредственным руководством преподавателей занимался теоретическим изучением ряда языков и приобрел способность критически мыслить и понимать особенности грамматической структуры русского языка.
Теоретическое изучение языков по грамматикам и словарям сочеталось с почти постоянным процессом непосредственного общения Ломоносова с носителями родного русского языка — представителями широких масс народа и образованного русского общества. Благодаря этому Ломоносов отличался широким и исключительно глубоким знанием «общего российского» языка, который он «с малолетства спознал»,67 как настоящий «природный россиянин».
Родной язык был знаком Ломоносову во всем многообразии его диалектов. Сначала, в детские и юношеские годы, он воспринимал чистую русскую речь северян, которую впоследствии назвал поморским диалектом. Высоко развитое чутье к языку способствовало сохранению в его памяти фонетических особенностей даже отдельных говоров. Отзвуком этого факта является фраза, записанная в «Материалах к „Российской грамматике“»: «Что не во всякомъ языке <те же слова> то же произношенiе. О коренныхъ жител[ях] въ Коле».68 К поморскому диалекту он относился с большим уважением и считал его наиболее близким к «старому славянскому» языку.
В годы учения в Славяно-греко-латинской академии Ломоносов в совершенстве изучил московский диалект как язык людей, «вразумленных книжному искусству», так и простонародный, «бесписьменный» язык московской улицы. Впоследствии он рассматривал этот диалект как употребительный не только «при дворе и в дворянстве», а «особливо въ городахъ, близъ Москвы лежащихъ»,69 т. е. как общий язык постоянных жителей Москвы, независимо от их классовых расслоений.
Занимаясь в Заиконоспасской академии, Ломоносов общался с учителями-украинцами, выходцами из Киевской духовной академии, и довольно тонко усвоил фонетические особенности украинского языка или, согласно его определению, «малороссийского» (в другом случае «украинского») диалекта. Некоторые записи подготовительных материалов к «Российской грамматике», «Примечания на предложение о множественном окончении прилагательных имен» и в особенности «Российская грамматика» свидетельствуют о том, что Ломоносов различал на слух разницу в произношении таких оттенков звуков, которые было подчас трудно заметить, например е от е в украинском просторечии (см. § 118 «Российской грамматики»). Правда, в связи с тем, что украинский язык в то время только начинал оформляться на живой национальной основе, Ломоносов рассматривал его не как самостоятельный язык, а как малороссийский диалект русского языка.
В первоначальный период академической службы (до написания грамматики) Ломоносов занимался различными областями филологии: принимал живейшее участие в словарной деятельности, работал над теорией русской прозы, переводил научные и художественные сочинения, а также «Примечания к Санктпетербургским ведомостям», вел грамматический спор с Тредиаковским, выступал на педагогическом поприще и т. д.
Словарная деятельность
Русский язык всегда был предметом живого интереса Ломоносова. Во второй половине 1740-х годов ученый откликнулся на стоявшие перед Академией наук лексикографические задачи, приняв активное участие в словарной деятельности Академии. В 1747 г. он заявил о своем намерении составить лексикон.70 В подготовительных материалах к «Российской грамматике» тоже упоминается о «лексиконе русских примитивов»,71 под которым, вероятно, надо разуметь словарь, состоящий из корневых, «первообразных» слов (ср. ниже, стр. 30, где идет речь о рецензии Ломоносова на словарь Георгия Дандоло). Там же он делает запись: «Положить проектъ, какъ сочинять лексиконъ».72 Такой проект не обнаружен, однако достоверно известно, что интерес Ломоносова к исторической лексикологии и лексикографии в последующие годы продолжал крепнуть.
В 1747 г. полузабытый сейчас русский лексикограф, академический переводчик К. А. Кондратович представил в Академическую канцелярию переработанный им латинский «Целяриев дикционер» с добавленными к нему русскими значениями помещенных там слов и «латинских ботанических имен к русским первообразным».73Ломоносов отрицательно отозвался о работе Кондратовича, отметив в ней: 1) недостаточное количество производных, и в особенности «сложенных» слов; 2) неправильное расположение производных слов «не под их своими первообразными» и наряду с этим 3) «нарочитое число весьма новых и неупотребительных производных же слов...» и неисправность перевода на латинский язык.74
В процессе работы над словарем рукопись Кондратовича неоднократно просматривалась Ломоносовым, который справедливо предъявлял большие требования к составителю словаря. В декабре 1750 г. Кондратович сообщал, что его лексикон вторично окончен составлением «по данным... от господина химии профессора Михайла Ломоносова правилам».75
Деятельность Ломоносова в создании лексикона не ограничивалась одним лишь наблюдением за работой Кондратовича (1749—1751). В репорте за майскую треть 1749 г., подводя итоги своей научной работы, Ломоносов писал: «В сочинении „Российского лексикона“ при вспоможении г. Кондратовича дошел до письмены П с производными без сложенных», подчеркивая свое активное участие в кропотливом лексикографическом труде. В следующей трети он предполагал выполнять подобную же работу «в сочинении „Российского лексикона“ с помянутым Кондратовичем».76 К сожалению, эта рукопись до сих пор не отыскана.
По утверждению Кондратовича, Ломоносов остался недоволен его трудом. Вероятно, по этой причине словарь не был напечатан. Впоследствии Кондратович продолжал работать над ним один, представляя словарь в Историческое собрание Академии наук.
словам, словарь был «чрезвычайно полон даже в отношении к естественно-историческим и другим техническим выражениям» и «в продолжение целой четверти столетия был единственным в свете русским словарем, годным к употреблению».77
Ломоносов предъявлял большие требования к словарному делу. Об этом свидетельствует написанный им в 1749 г. подробный, резко отрицательный отзыв о представленном в Академию наук рукописном русско-латино-итальяно-французском словаре с небольшим грамматическим приложением, составленном служившим в Петербурге венецианцем Георгием Дандоло. Ломоносов указывает на целый ряд существенных лексикологических промахов, как-то: 1) приведение лишь одного «знаменования», «часто отдаленного», у «многознаменательных слов»; 2) пропуск многих «первообразных, или коренных слов» (например, каблук, карась, караул, каша 78и, с другой стороны, введение ряда «нововымышленных слов, в российском языке неупотребительных»79(каменую, квасноватый, кудрий, , расторгнение и др.). Отмечает Ломоносов также и ряд грамматических промахов, например обозначение одного времени вместо другого, а также неверный перевод с русского языка на латинский и другие языки. Словарь был невелик по объему: в нем не насчитывалось и восьми тысяч «речений».
Критикуя словарь, Ломоносов высказал некоторые общие суждения теоретического порядка, отметив, в частности, что обязательным элементом словарной статьи должны быть присущие данному языку фразеологические единицы — «фразисы и идиотизмы».80 Иную оценку дал Ломоносов словарю, составлявшемуся Андреем Богдановым путем опроса «мастеровых людей» и посредством выборки из книг. Труд Богданова, содержавший обильный материал, подтвержденный как «народными, так и книжными речьми», был хорошо известен Ломоносову и получил с его стороны очень высокую оценку.81
О содержании и структуре богдановского словаря позволяет судить обнаруженный автором настоящей работы корректурный оттиск его.82
Словарь Богданова (ему оказывали помощь в переводе слов на латинский, немецкий и французский языки академические переводчики Голубцов, Лебедев, Теплов и Фрейганг) включает в себя все те элементы, какими обладают современные толковые словари, а именно:
1) определение значения слова (например, «Август — осьмый месяц в году» или «Адъюнкт — приданный в помощь, помощник»);
2) краткая грамматическая характеристика, которая давалась большей частью по-латыни (например, «Адский — adj.», «Абие — adv.»), иногда по-русски (например, «А — союз разделительный», «Аа — междометие угрожательное»);
— стилистическая помета (например, «Агница-овечка; употребляется более в метафорическом знаменовании»);
4) иногда этимологическая помета, большей частью краткая (например, «Авва — сирск.»), иногда — пространная (например, «Абезьяна — зри обезьяна — наименование сие, кажется, произошло от Абиссинии»);
5) иллюстрации — иногда в виде речений (например, «Аж — работал аж до поту»), иногда в виде цитат («Аз — аз есмь господь бог твой». Перв. зап.), в некоторых случаях цитата заменялась указанием источника, где можно ее найти (например, «Авва — см. к Римл., гл. 8»). В конце словарной статьи давался перевод слова на немецкий, латинский и французский языки (например, «Авдотка — Wasserschneppe, L. totanus, G. bekasse»).
Столь близкое и продолжительное участие Ломоносова в лексикографической работе Академии наук не могло не сказаться и на качестве, и на объеме того словарного наследия, которое в конце столетия было так удачно использовано составителями знаменитого «Словаря Академии Российской», носящего заметную печать ломоносовского влияния.
Работа над теорией русского стиха и прозы
«природных нашего языка свойств».
В «Письме о правилах российского стихотворства», в котором было изложено рассуждение о форме стиха, содержались и некоторые «общие основания» более широкого значения, свидетельствовавшие о том, что у молодого автора успел созреть свой, весьма определенный взгляд на задачи русской филологии. Уже тогда Ломоносов заявлял, что русская литература, не отгораживаясь от иностранной, должна идти своим самобытным путем, сообразуясь с богатыми возможностями русского литературного языка, который следует развивать соответственно его природным свойствам и очищать от всего, что ему чуждо. Провозглашенная Ломоносовым новая система стихосложения, встреченная первоначально неодобрительно его противниками, была утверждена его собственной поэтической практикой и стала у нас господствующей, а затем и классической.
После разрешения вопросов, касающихся теории стихосложения, Ломоносов с первых же лет своей академической службы приступил к работе над теорией русской прозы. Итогом этой работы явилась «Риторика».83
Первый вариант «Риторики» Ломоносова, завершенный к началу 1744 г., был отвергнут Академией наук. Из числа его недочетов главный, по мнению Г. -Ф. Миллера, заключался в том, что книга написана по-русски, и потому, как полагали академики, «едва ли можно надеяться на достаточное количество покупателей».84
Около трех лет спустя Ломоносов представил в Академию второй вариант «Риторики», значительно расширенный и весьма основательно переработанный, но не так, как требовали его недоброжелатели. В 1748 г. книга вышла в свет и очень быстро разошлась. При жизни автора она выдержала еще два издания и много раз перепечатывалась после его смерти. Она сделалась настольной книгой рядового русского читателя. Со стороны наиболее просвещенных людей того времени, таких, например, как В. Н. Татищев, она получила высокую оценку. В числе других современных ему книг «Риторику» Татищев называл «особливо изрядной, хвалы достойной».85
«Риторика» во втором ее варианте, как и в первом, была написана по-русски, в отличие от прежних школьных руководств, написанных либо на трудно понимаемом церковнославянском языке, либо на еще менее доступной латыни. Они сочинялись неизменно представителями духовенства и предназначались тому же духовенству. Ломоносов уничтожил эту вредную традицию: он вырвал из рук духовных лиц присвоенное ими исключительное право и адресовал свой учебник не одной их касте, а широкому читателю. Теория словесного искусства оказалась тем самым освобождена от церковной опеки, веками тормозившей ее развитие.
В «Риторике» Ломоносов высказал свой взгляд на ближайшие задачи русского языкознания. Чтобы упорядочить русский литературный язык, он считал необходимым прежде всего привести в ясность весь его живой словарный состав и учесть все источники его обогащения, приняв во внимание то большое значение, какое, бесспорно, имел каждый из этих источников в прошлом. Одним из таких источников обогащения русской лексики, исторически оправдавших себя, был церковнославянский язык. Ломоносов предлагал поэтому пользоваться этим источником и впредь, однако же с известным ограничением. Лексикологического внимания были достойны, по мысли Ломоносова, не все вообще, а только древние, так или иначе освоенные народом памятники церковной письменности (такие, например, как Библия и богослужебные книги). Эти памятники несли в себе следы античной культуры и были несравненно ценнее в лексическом отношении, чем церковная литература XVI—XVII вв. Но и к древним книгам следовало относиться разборчиво: чтобы «слово было каждому понятно и вразумительно» (таково было основное требование, предъявляемое Ломоносовым к литературному изложению), надо было «убегать старых и неупотребительных славенских речений, которых народ не разумеет, но притом не оставлять оных, которые, хотя в простых разговорах неупотребительны, однако знаменование их народу известно».86 Ломоносов отмечал, кроме того, и это было не менее важно, что «чистоте штиля» никакие церковные книги, в том числе и древние, научить не могут. Чистота стиля, учил Ломоносов, может быть достигнута только путем основательного изучения, во-первых, грамматики русского языка, во-вторых, «книг» и «выбирания» из них «речений, пословий и пословиц» и, в-третьих, изучения живой разговорной речи образованного русского общества.87 Эти положения заключали в себе целую программу филологической деятельности, которую Ломоносов и осуществил на протяжении следующих десяти лет.
Грамматический спор с Тредиаковским
падеже множественного числа. Опираясь на церковнославянскую традицию и считая, что наш язык «мало нечто разнится от церковнославянского»,88 Тредиаковский требовал изменения правил, установленных на этот счет в 1733 г. Предложение встретило отпор со стороны Ломоносова, который, отстаивая независимость русского грамматического строя от церковнославянского, доказывал, что формы рода во множественном числе у прилагательных отсутствуют. Правила 1733 г., прочно вошедшие в обиход, были, по совету Ломоносова, оставлены в силе. Он считал, что «как во всей грамматике, так и в сем случае одному употреблению повиноваться до́лжно».
Переводческая и педагогическая деятельность
Упорную борьбу за чистоту русского языка вел Ломоносов и как переводчик, и как педагог. В 1740-х годах он много переводил. Благодаря ему перевод перестал быть ремеслом и превратился в искусство. Образцом, достойным подражания, явилась переведенная им «Волфианская экспериментальная физика» и целый ряд отрывков из прозаических произведений античных классиков, включенных в качестве примеров в «Риторику». Выступал он и в качестве редактора чужих переводов, в чем был признан непререкаемым авторитетом. Об этом свидетельствует возложение на Ломоносова в 1748 г. обязанности «литературного редактора» издаваемых Академией наук «Санкт-петербургских ведомостей»: в данной ему инструкции говорилось, что он должен «оные их [академических переводчиков] переводы править и последнюю ревизию отправлять».89
Замечательны во многих отношениях еще не изученные до сих пор филологами «поправления» Ломоносова к выполненному И. И. Голубцовым «российскому переводу минерального каталога».
«во многих местах против свойств российского языка весьма погрешено».90
Ломоносов-филолог выступал и как педагог. Об этой стороне его деятельности сохранилось мало документальных данных. Известно лишь, что в начале 1740-х годов, еще адъюнктом, он читал в Академическом университете лекции о «стихотворстве и штиле российского языка». В первой половине 1750-х годов, он проводил какие-то, по-видимому домашние, филологические занятия с некоторыми академическими студентами, диктуя им продолжение своей «Риторики», содержавшее рассуждения «о стихотворстве вообще». Среди этих студентов находился поэт и философ Н. Н. Поповский.
К числу учеников Ломоносова следует отнести и тех, кого он привлекал к тому или иному участию в своих филологических трудах. В период работы над первым вариантом «Риторики» ему помогал студент А. П. Протасов, впоследствии академик, один из самых образованных людей своего времени.
Таким образом, творческая деятельность Ломоносова в области русского слова, начавшаяся еще до его вступления на академическую службу, в 40-е годы продолжала успешно развиваться в стенах Академии наук. Взгляды Ломоносова на русский литературный язык, его мысли о русской грамматике слагались в процессе безостановочной и многообразной филологической деятельности.
Ломоносов хорошо понимал назревшие потребности в национальном литературном языке. Это привело его к убеждению о необходимости создать грамматику русского языка. Вслед за опубликованием «Риторики», а может быть и еще раньше, он принялся за работу над «Российской грамматикой». Готовя предисловие к ней, он писал: «Особливо для того выдаю на све„Риторика“ есть, а без „Грамматики“ разуметь трудно».91
Примечания
52 А. С. Пушкин— Л., 1951, стр. 28.
53 ПСС, т. 10, стр. 479.
54 А. С. Пушкин, т. VII, стр. 20.
55 Воскресенский. Ломоносов и Славяно-греко-латинская академия. В кн.: М. В. Ломоносов, его жизнь и сочинения. Сб. историко-литературных статей, сост. В. П. Покровский, М., 1909, стр. 17.
56 ПСС, т. 7, стр. 790.
57 Chr. ötzer. August Ludvig von Schlötzers öffentliches und Privatleben, Bd. 1. Leipzig, 1828, стр. 89.
58 А. Куник, ч. II, стр. 230.
59 Там же, стр. 247.
60
61 ПСС, т. 8, стр. 867—868.
62 М. И. Сухомлинов. Ломоносов — студент Петербургского университета. Русск. Вестн., т. XXXI, № 1, 1861, стр. 156.
63 Куник, ч. 1, стр. 131, 132, где названия словарей даны в сокращенном виде. Полные их названия: Faber (Basilius Schmidt emendatus, locupletatus a. Jo. Matthia Gesnero. Lipsiae [Фабер (Василий Шмидт). Сокровищница схоластической учености, приспособленная для всеобщего пользования и всех наук, после славнейших мужей Бухнера, Целлария, Грева с примечаниями, дополнениями и изменениями изданная вторично, улучшенная и исправленная И. -М. Геснером. Лейпциг], 1735; J. -L. Frischçois-allemand et allemand-françois, oder Neues französisch-teutsches und Teutsch-französisches Wörterbuch... Leipzig [И. -Л. Фриш. Новый французско-немецкий и немецко-французский словарь путешественников... Лейпциг], 1733; Chr. -E. Steinbach. Vollständiges deutsches Wörterbuch, vel Lexicon germanico-latinum, cum praefacionibus et autoris et Lohannis-Ulrichi Koenig... Tomus I—II. Bresslau. [Хр. -Е. Штейнбах—II. Бреславль], 1734.
64 ПСС, т. 7, стр. 790.
65 ААН СССР, ф. 20, оп. 2, № 3.
66 ПСС, т. 7, стр. 791.
67 П. . Материалы для биографии Ломоносова. СПб., 1865, стр. 703.
68 ПСС, т. 7, стр. 690.
69 Там же, стр. 608.
70 ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 110, л. 2. Подробнее о лексикографической работе Ломоносова см. статью: В. Н. . Русская лексикография 40—50-х годов XVIII в. и Ломоносов. «Ломоносов. Сборник статей и материалов», т. IV, Изд. АН СССР, М. — Л., 1960, стр. 180—205.
71 ПСС, т. 7, стр. 688.
72 Там же, стр. 689.
73 ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 110, л. 2.
74
75 М. И. Сухомлинов. Материалы для истории..., X, стр. 685.
76 ПСС, т. 10, стр. 381.
77 —37.
78 ПСС, т. 9, стр. 622.
79 Там же, стр. 622—623.
80 Там же, стр. 623.
81 ААН СССР, ф. 3, оп. 1, № 301, л. 141.
82 10.
83 В первом, рукописном варианте (1744 г.) она именовалась «Краткое руководство к риторике», во втором, печатном (1748 г.) — «Краткое руководство к красноречию».
84 ПСС, т. 7, стр. 792.
85 В. Н. Татищев
86 ПСС, т. 7, стр. 70.
87 Там же, стр. 219, 236—237.
88 Там же, стр. 803.
89 П. . История имп. Академии наук..., II, стр. 396; М. И. Сухомлинов. Материалы для истории..., X, стр. 63.
90 М. И. . Материалы для истории..., Х, стр. 477.
91 ПСС, т. 7, стр. 691.