Кочеткова Н. Д.: Отзывы о Ломоносове в "Собеседнике любителей российского слова"

ОТЗЫВЫ О ЛОМОНОСОВЕ В «СОБЕСЕДНИКЕ ЛЮБИТЕЛЕЙ
РОССИЙСКОГО СЛОВА»

Сотрудники «Собеседника любителей российского слова» (1783—1784) в своих стихах и прозе уделяли много внимания М. В. Ломоносову, его творчеству и вопросу о его месте в истории русской поэзии. Как известно, Екатерина II был вдохновительницей этого журнала и оказывала решающее влияние на его общественно-литературные позиции. Естественно поэтому, что оценка творчества великого поэта в «Собеседнике» была связана и с отношением к нему императрицы.

Переворот 28 июня 1762 г. Ломоносов приветствовал традиционной одой, в которой изложил желательную для него политическую программу нового царствования.¹ Эта попытка поучения в официальной торжественной оде, а в особенности близость Ломоносова к Шуваловым — в недавнем прошлом врагам императрицы, вызывали у Екатерины неприязненные чувства к русскому академику. Прошение Ломоносова об отставке, вызванное негодованием по поводу нового возвышения в Академии наук немцев, было принято.

Результатом последовавшего затем уничтожения указа об отставке и благосклонных бесед императрицы с Ломоносовым было лишь улучшение личного положения Ломоносова — производство в статские советники и повышение жалованья.

Ломоносов не нашел у Екатерины II должного внимания к своим просьбам и предложениям, касающимся катастрофического положения дел в Академии наук. Занятая в 1762—1765 гг. упрочением собственной власти на российском престоле, Екатерина II не желала вникать в эти требования Ломоносова. В результате их отношения, как известно, оказались очень натянутыми, если не прямо враждебными.

Естественно, что Ломоносов не мог остаться в памяти современников как придворный поэт Екатерины. Поэтому сразу после его смерти императрица постаралась сделать все возможное, чтобы о Ломоносове поменьше вспоминали. Конечно, его заслуженной славы гения она не могла опровергнуть и сначала пошла по другому пути: нашла «второго Ломоносова» — В. П. Петрова. После его знаменитой оды «На карусель» (1766 г.) она стала усердно превозносить его и осыпать своими милостями.

В «Антидоте» Екатерина признает, что сочинения Ломоносова «исполнены гения и красноречия».² Но Петрову она расточает более многословные похвалы: «Сила поэзии этого юного автора уже приближается к силе Ломоносова и у него более гармонии; слог его в прозе исполнен красноречия и приятности ... стихотворный перевод «Энеиды» обессмертит его».

Однако неверно было бы утверждать, что и «современники видели в авторе оды „На карусель“ прямого продолжателя громкой поэзии Ломоносова».³

Екатерина хотела, чтобы это было так, но в действительности было иначе. Многие пародии и нападки на громкие торжественные оды в сатирических журналах конца 60-х годов («Смесь», «Трутень», «Адская почта», «Вечера») относятся не к ломоносовскому направлению как таковому и никак тем более не к Ломоносову, а непосредственно к самому Петрову. Более того, самые резкие оценки творчества Петрова связаны со своеобразной защитой славы Ломоносова от его посягательств.

В этом отношении прежде всего заслуживает внимания известный отзыв о Петрове Н. И. Новикова в его словаре (1772 г.): «Он напрягается идти по следам российского лирика, и хотя некоторые и называют его уже вторым Ломоносовым, но для сего сравнения надлежит ожидать важного какого-нибудь сочинения и после того заключительно сказать, будет ли он второй Ломоносов или останется только Петровым».⁴ Такая же оценка была дана на страницах «Смеси»: «Сходнее сказать, что муха равна со слоном, нежели сравнять нескладные и наудачу писанные его (Петрова) сочинения с одами нашего славного стихотворца (Ломоносова)».

Таким образом, нападки на Петрова нельзя представлять только как продолжение борьбы сумароковцев с ломоносовским направлением, как это, например, получается у Л. Г. Барага. По справедливому указанию Г. А. Гуковского, «полемический задор повышался тем обстоятельством, что среди поклонников Петрова были люди и понимающие и высокопоставленные, как Потемкин и императрица».⁵ Непризнание Петрова настоящим последователем Ломоносова, непризнание точки зрения Екатерины — вот что было здесь существенно, и это тогда имело значение некоторого общественного протеста. Но Екатерина сама ошиблась в Петрове: он оказался все-таки не тем, что ей было нужно. Он был не чужд общественных интересов и, особенно после поездки в Англию (1772 г.), довольно критически относился к русскому самодержавию, несмотря на все его словословия Екатерине. Он был не лишен чувства собственного достоинства.⁶ Кроме того, Петров слишком ученый поэт, слишком тяжеловесны были его стихи и уязвимы для насмешек, а Екатерине нужен был общепризнанный придворный стихотворец, которым бы все восхищались и не могли бы серьезно ни в чем упрекнуть.

Правда, слава Петрова держалась в придворных кругах до конца 70-х годов. Так, во вступительной статье С. Г. Домашнева в «Академических известиях» за 1779 г. Петров назван «страшным соперником Виргилия». Однако уже в этой статье Петров больше не сравнивается с Ломоносовым. Напротив, о творчестве последнего дается восторженный отзыв и говорится, что «в письменах (т. е. в литературе, — Н. К.».

Вообще, в журналах конца 70 — начала 80-х годов все чаще попадается имя Ломоносова, и о нем говорят как о непревзойденном мастере в области поэзии. Так, например, автор «Оды на день рождения Екатерины» пишет, обращаясь к молодым поэтам:

Певец достойный, слава Россов,
Хвала Парнасу, Ломоносов,
Вас может научить один.⁷

Очень высокая оценка дается творчеству Ломоносова в статье «Рассуждения о зрелищах» (журнал «Утра» 1782 г.), где, казалось бы, больше было оснований подробнее говорить о Сумарокове.

Ломоносов здесь назван «несравненным лириком, божественным Витией, коего красоте завидуют Мусы и сам Аполлон дивится».⁸ Кстати, еще в 1778 г. в «Утреннем свете» появилась статья М. Н. Муравьева «Дщицы для записывания», где автор прямо отдает предпочтение не Сумарокову, а Ломоносову. О последнем говорится самым восторженным тоном: «Какою живостью одушевлено выражение Ломоносова! Каждое являет знаменование изобильнейшего и приятного воображения. Вот чем он превзойдет всех своих последователей в лирическом роде! Сумароков иногда достигал до сего степени одушевления в некоторых нежных местах ... Но никогда не имеет сего равного духа выражения, по которому познаются все известные сочинения Ломоносова».⁹

Таким образом, время показало, как велика истинная слава Ломоносова, как высок его авторитет, и Екатерине пришлось признать это. Но и тут она сделала вид, будто как истинная ценительница таланта она всегда очень высоко ставила Ломоносова. Конечно, прямо она не говорила об этом, но люди, окружавшие ее и выражавшие ее мнение, достаточно ясно дали это понять. В этом отношении и представляет особый интерес «Собеседник любителей российского слова» (1783—7184 гг.), в редакции которого принимали участие Е. Р. Дашкова, О. П. Козодавлев и сама императрица. На страницах этого журнала сравнительно много внимания уделяется Ломоносову и его творчеству. Напомним, что с «Собеседника» начинается слава Державина как певца Фелицы. Екатерина, очевидно, считала, что без ущерба для славы последнего можно теперь было поговорить и о славе Ломоносова как поэта, уже отошедшего в историю.

«Собеседнике» (кн. II, III, V и VIII) свою большую историко-литературную статью «О древнем и новом стихотворении».

Вообще, Богданович много сотрудничал в «Собеседнике», и сочинения его принимались очень благосклонно: для лагеря императрицы они были орудием в ее борьбе с такими прогрессивными писателями, как Д. И. Фонвизин, С. П. Румянцев и др. Как было отмечено в литературоведении, в этом журнале «Богдановичу расточаются комплименты почти в равной с певцом Фелицы мере».¹⁰ Следовательно, мнение Богдановича отражало и мнение правительственного лагеря в целом.

В первой части своей статьи (II книжка журнала) автор говорит о древности поэзии, о ее значении в старые времена. Все это как бы вступление к основному содержанию статьи, излагаемому в III и V книжках «Собеседника».

Здесь Богданович говорит о расцвете поэзии со времен Ломоносова и приводит многочисленные примеры из его сочинений. Эти иллюстрации из стихов Ломоносова настолько обширны, что занимают гораздо больше места, чем текст самого Богдановича. Автор статьи говорит, что он «приобщит здесь некоторые многими замеченные стихи господина Ломоносова». Интересно сопоставить строфы, приводимые Богдановичем, с теми строфами, которые выбрал А. С. Сумароков для своей статьи.¹¹ при этом такое сравнение, по его мысли, должно было бы быть в его пользу. Поэтому Сумароков выбирал строки наиболее торжественные, «громогласные». Можно отметить также, что ломоносовской строфе, где прославляется Елизавета, Сумароков противопоставляет свою, в которой говорится о восшествии на престол Екатерины.

Богданович же совершенно по иному принципу выбирает цитаты. Прежде всего он приводит примеры стихов, которые должны вызвать, по его мнению, чувство «истинного богопочитания».¹² Потом тему бога Богданович хочет непосредственно связать с темой императорского дома и показать, что бог якобы благословляет все, что там происходит (в подтверждение этой мысли приводится несколько строф из «Оды Елизавете на рождение Павла Петровича» 1754 г.). Таким образом, Богданович подбирает цитаты очень обдуманно, используя тот порядок, в каком обычно составлялись стихотворные сборники: сперва стихи о боге, потом о царе и затем уже стихи разного содержания.

Перед тем как перейти к стихам собственно о царях, Богданович дает интересное пояснение: «Да будет мне позволено сказать нечто во оправдание стихотворных похвал и поэтических к украшению их вымыслов, когда стихотворцы обращают их к достойному предмету ... Образ наставления неприличен в некоторых случаях, неприятен человеческому самолюбию и часто бывает излишним для тех, коих все подвиги и мысли устремлены во благо».¹³«Достойный предмет» для похвал — это, конечно, Екатерина. В подтверждение своих мыслей Богданович приводит прежде всего строки из ломоносовской оды на новый 1754 г.:

Геройских подвигов хранитель

Времен и рока победитель,
Возвыси ныне светлый глас,
Приближи к небесам вершины
И для похвал Екатерины,

Таким образом, все это имело, конечно, определенный политический смысл, тем более что знаменитые «Вопросы» Фонвизина были напечатаны именно в этой же III книжке. Смелое выступление Фонвизина — это, вероятно, и есть то самое наставление, которое «неприлично в некоторых случаях».

Екатерина сделала вид, как будто забыла о той независимости и даже дерзости, которую проявлял Ломоносов по отношению к ней. Теперь нужно было показать пример другим поэтам — как прославлял ее признанный всеми гений. Именно эту задачу и взял на себя Богданович. Чтобы сделать еще яснее свою мысль, он говорит в примечании: «Премудрой нашей самодержицы к наукам, и особо к российскому слову, всегдашнего благоволения новый знак (назначение Е. Р. Дашковой директором Академии наук, — Н. К.) подаст, конечно, случай нашим стихотворцам разделить с господином Ломоносовым чувствия радости».¹⁴

Быть может, в рассуждении о том, что похвалы приносят большую пользу, чем «наставления», Богданович пытался как-то объяснить и оправдать эволюцию своего собственного отношения к Екатерине. Так, например, словно возражая кому-то и отвечая на чьи-то обвинения, он пишет: «Кто во всяком действии изыскивает худые намерения, тот всегда и везде найдет лесть, ложь и обманы; но кто знает более сердце человеческое, тот, конечно, знает и благонамеренность, ему свойственную». После этого сразу же идет ссылка на авторитет Ломоносова: «Доводы сей истины могут быть более ощутительны в стихотворениях господина Ломоносова».¹⁵

Далее Богданович приводит много других стихов, в которых прославляются Петр, Елизавета, И. И. Шувалов и др., но все это уже получает второстепенное значение по сравнению с тем, что говорилось о Екатерине, и цитаты следуют одна за другой почти без пояснений самого Богдановича. Заслуживает внимания окончание статьи, напечатанное в VIII книжке журнала: «Красоты сочинений господина Ломоносова завлекают меня в долгие выписки, но мысль моя течет с большею приятностью к главному намерению, изъявить общее ». Далее автор говорит о достоинствах и заслугах императрицы в самых восторженных выражениях. Интересно также, что в качестве примера ее забот о «российском слове» приводится ее «отличная милость и благоволение к покойному господину Ломоносову».¹⁶

Так создавалось совершенно ложное, не оправданное действительными фактами мнение о Екатерине II как об умной и щедрой покровительнице русской науки и литературы, сумевшей высоко оценить гений Ломоносова. Однако в некоторых случаях, когда это было не так заметно для общественного мнения, императрица проявляла невольно свое безразличие к авторитету великого русского ученого и поэта.

Пример подобного рода можно найти здесь же, на страницах «Собеседника».

Во II книжке выступил один автор под псевдонимом Любослов с критикой на произведения, напечатанные в I книжке, в том числе и на «Фелицу». Эта критика касается в основном вопросов языка и стиля. При этом в своих поправках Любослов нередко ссылается на Ломоносова, о котором говорит с чувством подлинного глубокого уважения. Так, например, по поводу «Послания к слову „так“» Е. Р. Дашковой критик замечает: «Г. Ломоносов для красоты слова советует убегать частых повторений «я». А в послании к слову «так» в последних небольших периодах местоимение «я» пять раз, кроме многих окончательных, употреблено, где не более бы одного разу сказать должно было».¹⁷ В своих поправках и замечаниях Любослов сылается на Ломоносова. Заключает Любослов свою статью так: «Не думайте, что противуположения сии суть нечто новое, что оне суть мечта тщеславия — нет, — оне основаны на правилах, приобретенных тщательным наблюдением и проницательным исследованием преобразителя Российского слова (т. е. Ломоносова, — Н. К.».¹⁸

Автор критики — это очень серьезный исследователь, истинный почитатель таланта Ломоносова.¹⁹ Однако после его статьи на него посыпался целый град грубых насмешек со стороны сотрудников «Собеседника», и прежде всего самой Екатерины. При этом среди всех многочисленных насмешек ни разу не были упомянуты ссылки Любослова на Ломоносова.

Этот факт, быть может, и не такой уж крупный, не такой уж заметный, был во всяком случае характерен. Как ученый, как филолог, как поэт Ломоносов не интересовал Екатерину. Для нее была важна слава Ломоносова как ученого, филолога и поэта, и эту его заслуженную славу она хотела представить как отблеск славы своей — славы просвещенной мудрой правительницы. Роль мецената казалась ей очень выигрышной, и тот, кто хотел угодить ей, изображал ее именно в такой роли. Примеров этому в «Собеседнике» очень много. В «Письме к В. В. Капнисту» О. П. Козодавлева, одного из издателей журнала, настойчиво проводится мысль о том, что «стихотворство без покровителей процветать не может».²⁰ В подтверждение этой мысли приводятся «стихи Ломоносова, к Меценату его времени писанные».

«Собеседника», и то, что писал он иногда от имени редакции, было или прямым или косвенным отражением мыслей и взглядов Екатерины. Поэтому особый интерес представляет его «Письмо к Ломоносову» в стихах, напечатанное в XIII книжке.²¹ Прежде всего здесь дается высокая оценка деятельности поэта: «великий муж, и честь и слава Россов, бессмертных од творец, бессмертный Ломоносов»; «к Парнасу путь открыл нам творческой рукою и Росским музам дал ты образец собою» и т. д. Дальше говорится о его славе при Елизавете и о том, что похвалы «придворных знатоков» того времени были неискренни и льстивы. Этому как бы противополагается время Екатерины, как век прекрасный во всех отношениях:

Жалеем мы, что ты блаженства лишь начало
Воспел, что при тебе над нами воссияло.

Козодавлев представляет роль Ломоносова в царствование Екатерины именно так, как она сама хотела это представить:

Чтоб Россов счастие вселенной возвестить.
Ты восхищался бы великою душою,
Которая творит нам счастие собою.

После этих строк автор «Письма» делает вполне логичный переход к непосредственным восторженным похвалам императрице:

Премудростью своей сим царством управляет и т. д.

Козодавлев, таким образом, действительно пытался как-то противопоставить екатерининское время прошлому. В связи с этим интересно обратить внимание на одно ранее не напечатанное стихотворение Ломоносова, помещенное в XI книжке «Собеседника» — «Стихи, сочиненные на дороге в Петергоф, когда я в 1761 году ехал просить о подписании привелегии для Академии, быв много раз прежде за тем же».²² В этом переложении анакреонтического стихотворения «К цикаде» последние оригинальные ломоносовские строки выражают его жалобу на «усталость от безуспешных просьб» и «от тяжелых материальных обязательств».²³ Можно предположить, что Козодавлев рассматривал стихи как фактическую иллюстрацию к высказанной им мысли: если бы Ломоносов жил в век Екатерины, то ему не пришлось бы ничего просить и ни о чем заботиться.

опять-таки с ведома Екатерины) именно с 1783 г. начал работать над изданием нового собрания сочинений Ломоносова. В основу Козодавлев взял издание 1778 г. Дамаскина, того самого, который, вероятно, выступил под именем Любослова и был так жестоко осмеян. В новом издании был сохранен тот же порядок произведений, приведены те же варианты. Однако, как указывает М. И. Сухомлинов, «важный недостаток этого издания заключается в неточности текста некоторых из произведений Ломоносова, впервые появившихся в печати».²⁴ Это и послужило поводом для довольно злой эпиграммы А. С. Хвостова на издателя:

О. (он) К. (Како) друг Крамзы, но только друг нахальный,
Кем изуродован, как бабкой повивальной,
Малерб российских стран, пресладостный певец.

«Письме к Ломоносову», о котором уже выше шла речь.

Как известно, после «Фелицы» все надежды Екатерины обрести подходящего придворного стихотворца обратились на Державина, и Козодавлев, прекрасно понимая это, не только восхваляет певца Фелицы (что делали очень многие в «Собеседнике»), но и называет его последователем Ломоносова:

Из новых здесь творцов последователь твой,
Любимец Муз и друг нелицемерный мой,
Российской восхитясь премудрою царицей,

На верх Парнаса нам путь новый проложил.²⁵

Та роль, за которую не взялся Ломоносов, которую не сыграл до конца Петров, — эта роль предназначалась теперь для Державина — роль певца Екатерины. С Петровым же, не оправдавшим надежд, в том же «Письме Ломоносову» Козодавлев расправляется очень решительно, хотя и не называет его по имени. Безусловно, это к Петрову относятся следующие насмешливые слова:

Пусть выбирает всяк себе предмет по воле,
Не наполняя стих пустым лишь звоном слов,

Иной летит наверх и бредит по-славянски.

Одам Петрова даже не придается никакого серьезного значения. Козодавлев прямо пишет:

Хоть после многие и сочиняли оды,
Но те же самые их вывели из моды.

— самое интересное — Козодавлев не допускает и мысли о сравнении подобных поэтов с Ломоносовым и возмущается, что они могут как-то посягать на его славу:

И думают они сравнятися с тобой,
Забыв, что их стихи лишь только звон пустой.²⁶

Таким образом, автор «Письма» приходит к той самой точке зрения, которую выдвигали когда-то сатирические журналы 1769 г. и Н. И. Новиков, протестуя против восхвалений Екатериной Петрова.²⁷

Теперь, когда появился Державин со своей «Фелицей», Екатерине уже совсем не нужен был Петров, а потому ее мнению о последнем в данный момент «Письмо» Козодавлева, видимо, нисколько не противоречило.

«Рассуждения о причинах возвышения и упадка ... Собеседника». Статья появилась в последней XVI книжке и, видимо, должна была подвести какой-то итог деятельности издателей и сотрудников журнала. Характерно, что «Рассуждение» начинается с «истории Российского Парнаса». Это дает возможность автору еще раз четко сформулировать то, что уже неоднократно высказывалось на страницах журнала по поводу Ломоносова и его мнимых преемников. Козодавлев пишет: «Лет с тридцать тому назад Российский Парнас был во владении двух славившихся тогда стихотворцев». Под этим подразумеваются, конечно, Ломоносов и Сумароков. Но дальше автор статьи отдает явное предпочтение Ломоносову, который «одарен будучи обширным умом, пылким воображением и глубокими знаниями в науках, получил при размежевании Российского Парнаса самую большую часть оного в вечное себе владение».²⁸

Не случайно, далее, указывается, что эти славные «стихотворцы» не оставили здесь «законных по себе наследников», т. е. отнимается всякое право у кого бы то ни было (в том числе, конечно, и у Петрова) считать себя продолжателем Ломоносова. Мало того, Козодавлев потом с насмешкой говорит о подражателях Ломоносова, оды которых, «наполненные именами баснословных богов, начали на читателей наводить скуку, и наконец служили оне и ныне служат пищею мышам и крысам».²⁹

Только в следующей главе «Рассуждения» начинается история появления «Фелицы», и творчество Державина рассматривается как совершенно новый, высший этап в русской поэзии.

Таким образом, с «Собеседника» не только началась слава Державина, но почти официально было заявлено о конце славы Петрова, не оправдавшего надежд, которые на него возлагались.³⁰ «Собеседнике» была развита и укреплена новая правительственная точка зрения на Ломоносова как на непререкаемый авторитет в области поэзии, но при этом настойчиво подчеркивалось, что Ломоносов — это якобы придворный песнопевец царей, обращавшийся к ним не иначе, как с похвалами. Это было выгодно для Екатерины II, ей хотелось, чтобы это все выглядело именно так, потому что на примере Ломоносова нужно было показать, по какому пути должны идти новые молодые стихотворцы, чтобы угодить императрице, добиться почестей и славы. И прежде всего это было программное указание, конечно, для Державина. Недаром ведь в «Послании» к Ломоносову О. П. Козодавлев как бы продолжает разговор с Державиным, начатый им еще в VIII книжке журнала, в «Письме к татарскому Мурзе», где автору «Фелицы» предлагалось писать еще подобные же стихи, угодные императрице.

Так для своих интересов Екатерина использовала славу Ломоносова, — использовала, но не создавала эту славу.

Примечания