ЗАКЛЮЧЕНИЕ
ОТКЛИКИ НА СМЕРТЬ ЛОМОНОСОВА
Царствование Екатерины, ставленницы среднего дворянства, было решительно неблагоприятно дал Ломоносова. Он не только не был а взыска и милостями новой императрицы, во даже испытал явное унижение: в то время, как Сумароков, хотя и не осуществивший своего плана стать поэтическим выразителем правительственного курса, был первым поименован в подписанном Екатериной в день коронации указе и пожалован из бригадиров в статские советники, Ломоносов был 2 мая 1763 г. уволен в вечную от службы отставку, правда тоже с производством в статские советники. Впрочем, через несколько дней указ Этот был аннулирован Екатериной. Тем не менее, песня Ломоносова была спета. Он пишет еще изредка оды, сочиняет слона и прочее, но для русской поэзии шестидесятых годов он прошлое, а не настоящее. Он сдает даже своп позиции: в произведениях последних лет жизни Ломоносова отмечается влияние сумароковской практики. 1
В 1765 г. Ломоносов умирает. Смерть его не вызывав среди тогдашних поэтов почти никакого отклика. Только два малозаметных поэта из разночинцев почтили своего собрата надгробными надписями и песнями: это старый последователь Ломоносова Иван Голеневский и затем молодой лингвист и поэт Лука Сичкарев.
Эпитафия, сочиненная Голеневским, представляет большой интерес, как своего рода критическая оценка деятельности Ломоносова с точки зрения такого нее разночинца, каким был он сам:
Здесь Ломоносов спит, но кто его возбудит?
Труба в последний день, когда на всех вострубит.
Преславный сел пиит, судьбою был нам дан,
И лаврами похвал, прекрасно увенчан.
Россия, римская в нем, Горациа имела
И в красноречии, в нем Цицерона зрела
Так Муза мнит о нем, взносясь на высоту.
Что будто в наш язык, влиял он красоту.
Когда бы мы его, на свете не имели
Тоб сладких од еще, по ныне бы не пели,
К Российской похвале, в честь лирою гремел
И мысльми с Пиндаром, до облаков летел;
Он первый, может был, да и последний будет
* никогда, его не позабудет.
Науками любим, трудом обогащен
В число писателей, великих есть вмещен.
Отечество свое, украсил он, талантом
Как бисером драгам, или адамантом;
Завистливый от нас, его похитил рок
И заключил на век, в гроб темный и глубок.
С болезнию сердец, тебя воспоминаем.
Гробницу зря твою, слезами орошаем2
Отзыв Голеневского, заурядного поэтасовременника Ломоносова, имеет тем большее значение, что автор эпитафии не был фанатическим учеником Ломоносова; наоборот, он не отличался последовательностью в своем творчестве и подражал то Ломоносову, то Сумарокову, после смерти которого тоже составил эпитафию, правда, более риторическую по содержанию. Вспомнил Голеневский Ломоносова еще раз в своей Оде на депь рождения Екатерины 1766; Голеневский так обращается к мертвому поэту:
Сном вечным мужу восхищенный,
Проснись, и ободри Парнасс!
Похвал что носит лавр зеленый
Подвигни лирю Кавкас
К сугубой радости сей Россов
Пиит наш сладкий Ломоносов
Взыграй приятностию струн;
В пример последую Орфею
Плененному шуметь Борею
3
Надгробная песнь Луки Сичкарева4, одного из поздних последователей Ломоносова, представляет небольшую лирическую поэму около 170 стихов. Автор считает себя счастливым тем,
Что промысл мне в твоем (Ломоносова) смотренье
быть судил.
Сколь часто ты давал полезный мне совет
Каким путем ити в ученой должно свет,
Незрелых лавров ты моих не презирал,
И как спешить в муз храм, ты верно мне сказал.
Переходя затем к изображению печали Парнаса, Феба и Муз по случаю смерти Ломоносова, Сичкарев расчленяет рефреном
Воспой печальные стихи, моя свирель
отдельные самостоятельные отрывки поэмы. Парнас весь покрылся горестью, прекрасный зеленый лавр увядает по холмам, журчащих чистых струй остановился ток.
Воспой печальные стнхя, моя свирель.
Аполлон; горько сетует о смерди Ломоносова, он воссылает Зевсу жалобы и упреки.
Я чаял чрез его мою здесь славу зреть,
Но се плачевная его постигла смерть,
И так когда идет во гроб мой Соломон,
Пущай и я во век не буду Аполлон.
Он отказывается от поэзии, от искусств и хочет удалиться в Елисейские поля, чтобы стократно лобызать тень Ломоносова.
Воспой печальные стихи, моя свирель.
Я чаяла тобой слог Россов в слове зреть,
Но есть ли смертной уж тебя постигнул час
Умолкнет и моей на век свирели глас. . .
Воспой печальные стихи, моя свирель.
Муза истории Клио, или, как пишет Сичкарев, Клиона рекла:
Как ты увял Марон любезный мои,
Я Россов действия зреть чаяла тобой.
Я надеялась, говорит она,
Что в слоге все красы мои узрю твоем. . .
Воспой печальные стих., моя свирель.
Сама богиня мудрости Паллада в отчаянии от смерти Ломоносова. С упреками обращается она к Зевсу: Того ли я ждала от тебя, родитель мой Любимый мой герой лежит здесь повержен.
Я чаяла мою им славу показать
И в свете чрез его Россиян оправдать,
Сколь превосходные сияют в них умы,
Когда Кастальские омоют их струи.
Паллада укоряет Зевса:
Зачем так с смертными изволишь ты играть
Таких бы ты мужей, иль в свет уж не давал
Иль давши с оного их никогда набрал.
Прости навеки ты, Российский Соломон 5
Как ни беспомощна, неуклюжа и просто жалка поэма Сичкарева, ей нельзя отказать в неподдельной искренности и, тем самым, отнять от нее значение свидетельства об отношении известной части русского общества, разночинцев, обслуживавших дворянское государство, к своему великому собрату.
Не случайно, конечно, и то обстоятельство, что в Трутне, журнале молодого Н. И. Новикова, считавшего себя в те годы конец 1760начало 1770 гг. выразителем интересов среднего рода людей, была помещена присланная от неизвестной, особы
Надгробная
Под камнем сим лежит певец преславный Россов
Гомеру, Пиндару подобный Ломоносов;
Епическим стихом прехвально возгремел
Великого Петра число великих дел,
И к удивлению всего пространна света,
Воспета лирою его Елизавета:
Но к сожаленью смерть тогда ево взяла
Когда свидетелем он был гремящей славы
Премудрой матери Российския державы,
И воспевал Еея божественны дела. 6
Все приведенные факты говорят об отношении к смерти Ломоносова со стороны разночинцев. Откликнулась на смерть поэта и та вельможная верхушка русского дворянства, идеологическим выразителем которой был при своей жизни Ломоносов. Гр. М. И. Воронцов на свой счет построил надгробный памятник со следующей надписью: В память славному мужу Михаилу Ломоносову, родившемуся в Холмогорах в 1711 году, бывшему, статскому советнику, императорской Санктпетербургской Академии Наук профессору. Стокгольмской и Боннской члену, разумом и науками превосходному, знатным украшением отечеству служившему, Красноречия, стихотворства и Истории Российской учителю, Муссии первому в России без руководства изобретателю, преждевременною сиертию от Муз и Отечества на днях святая пасхи 1765 года похищенному, воздвиг сию гробницу граф Михайло Воронцов, славя Отечество с таковым гражданином, и горестно соболезнуя о его кончине. 7
Еще более публицистический характер, чем надгробная надпись Воронцова, имеет французская Ode sur la mort de Monsieur Lomonosof de lAcademie des Sciences de St. Petersbourg полуовального гр. А. П. Шувалова, старого панегириста Ломоносова, находившегося в путешествии, едва ли не вынужденном, за граннцей. Написана и напечатана она была, провидимому, в июле-августе 1765 г. На титульном листе, кроме заглавия, есть эпиграф: Mon admiration me tient lieu de genie Восхищение заменяет мне дарование. 8
Начинается брошюра гр. А. П. Шувалова любопытным Предисловием, которое ни разу на русский язык не переводилось, но которое интересно как образчик оценки Ломоносова высшим придворным кругом елизаветинского времени. Особенно следует отметить своеобразную стилизацию происхождения Ломоносова указание, что родители его были торговцами, а не крестьянами. Вот это Предисловие.
Господин Ломоносов родился в Архангельске от родителей, занимавшихся торговлей, но не особенно зажиточных. Еще в раннем возрасте проявилась его любовь к науке. Первые его учебные занятия протекли в Москве, где дарованиями он обратил на себя внимание. Затем правительство отправило его в Германию, именно в Фрейбург в Саксонии, для изучения там горного дела. Во время пребывания своего в этой стране, он имел возможность изучить много нового, а также счастье слушать знаменитого Вольфа.
По возвращении на родину, адресованная им императрице Анне ода на победу при Хотине приобрела ему славу превосходного поэта. В самом деле, это первое произведение его исполнено энергии, новых идей и возвышенных образов. Его талант был вознагражден и с тех пор возрастал и укреплялся.
Академии Наук и осыпала его благодеяниями. Царствующая сейчас императрица делала то же еще в большем размере; она допустила в отношении его такую фамильярность, черты которой были видны только век Августа, фамильярность которая никогда не превращалась для ученого в горечь.
Наконец, окруженный славой и всеобщим удивлением своих: соотечественников, любимый монархами , г. Ломоносов скончался несколько месяцев назад, в возрасте около пятидесяти пяти лет.
Оставленные им произведения почтя все считаются шедеврами. Они заключают том од, достойных быть поставленными в параллель одам Руссо; различные другие стихотворения, как послания, надписи и т. д. ; Летописи России2*, два похвальных слова, одно Петру Великому, другое Елизавете; речи о пользе химии, о цветах и т. д. , произнесенные на заседаниях Академии, Наконец трактат по риторике и русская грамматика. Таким образом, от исопа до кедра, все обнял он и во всем успел.
Мало удовлетворенный своей известностью в столь разнообразных жанрах, г. Ломоносов начал под конец своей жизни писать эпическую поэму в честь Петра Великого. Эта поэма должна была состоять из двадцати четырех песен3*; три первые песни, появившиеся в свет, прекрасны и заставляют бесконечно жалеть об остальном.
Здесь не место распространяться о его произведениях и разбирать их. Тот, кто займется этим, сделает очень полезное дело. Достаточно сказать, что все прочие его стихотворения толь же хороши, как и оды. Среди лих следует отметить Письмо о пользе стекла, произведение столь же необыкновенное, сколь и философское. Это Гамлет, говорящий стихами, и Свифт, тонко забавляющий. Благочестивые невежды, некогда оспаривавшие систему вселенной, ловко осмеяны в этом Письме, и представляемая автором картина разграбления Америки из-за алчности испанцев выше всяких похвал.
Проникнутой искренним уважением и благодарностью к этому необыкновенному человеку, я осмеливаюсь, в следующей за сим оде, воздвигнуть слабый памятник его славе. Должно надеяться, что более ловкая рука когда-нибудь познакомит с ним с более выгодной стороны.
Его Похвальное слово Петру Великому справедливо рассматривается как достойная параллель pendant Панегирику Трава. Жаль, что это произведение обезображено иностранцем, не знавшим ни слова по-русски и плохо писавшим на своем родном языке.9
Грамматика Ломоносова свидетельствует, в каком состоянии застал он нас; все, что было бы сказано по тому же поводу, было бы излишним.
Правда, до Ломоносова у нас было несколько рифмачей, вроде князя Кантемира, Тредиаковского и др. , но они находятся к Ломоносову в таком же отношении, как трубадуры к Малербу. 10
Самая ода, как болыпея часть подобных произведений, написана высокими условным языком и представляет интерес, главным образом, в строфах 1012, где идет речь о врагах Ломоносова.
О, кто сможет когда-либо сравняться с ним дарованием Напрасно мерзкие соперники, воспаленные завистью, поносят его талант, ищут у него недостатков. Их презренное занятие покрывает их позором и усугубляет нашу горесть. Одиннеразумный копировщик недостатков Расина, ненавидит божественную музу северного Гомера; другие извергают желчь на его имя и характер moeurs. Презренные насекомые, их преступные интриги вызывают омерзение. Бегите прочь; неблагодарные чудовища, сердца, исполненные ненависти Преступления вот ваши утехи; ваше поприще преисподняя. Никогда бог порзии не вдохновит ваших песен. Из бездны Тартара толпы варваров рукоплещут вашим голосам.
К слову копировщик сделано примечание: Г. Сумраков (Somarkof), автор нескольких трагедий, в которых наблюдается рабское подражание Расину и мания копировать этого великого человека, даже в тех его слабостях, за которые его упрекают. Этот г. Сумарков постоянно позорил прославленного поэта, исключительно из-за превосходства талантов последнего. К слову другие примечание гласит: да будет мне позволено вовсе не называть их. 11
За Одой следует прозаический перевод Утреннего размышления о божьем величестве, предшествуемый и сопровождаемый небольшими замечаниями, ее представляющими особого интереса.
По поводу этой в Оды в А. А. Волков в своем Nachricht'е писал: Желающие иметь более полное понятие об этом великом человеке Ломоносове могут обратиться к изданному графом Андреем Шуваловым весьма изрядному сочинению на французском языке, которое заключает в себе жизнеописание Ломоносова, оду в честь его и перевод двух пиес его: Утреннего и Вечернего размышления о божием величестве, так же как письмо к Вольтеру и ответом на него. Сколько признательны мы графу Шувалову за эти прекрасные образцы его таланта, столько же сожалеем о жестокости, с которой написана им горькая сатира против Сумарокова; общество полагает, что она обличает более личной ненависти, чем справедливости. Уже одно то обвинение будто Сумароков есть только переписчик недостатков Расина, вооружило против автора знатоков, которые судят Расина по правилам искусства, но в то же вредя отдают справедливость и г. Сумарокову. 12
Замечания автора Nachricht'a представляют значительный интерес как отклики современника, подчеркивающего, что произведение Шувалова вооружило против автора знатоков, которые. . . отдают справедливость г. Сумарокову. Вместе с тем, как уже отметил в свое время акад. А. А. Куник, переиздавший в 1865 г. Оду Шувалова, описание книжечки Шувалова в Nachricht'e не соответствует единственному известному экземпляру Ode sur la mort de M. Lomonosof. Акад. Куник высказал предположение о том, что у автора Nachricht'a было в руках, повидимому, второе издание Оды Шувалова. 13
Однако, до сих пор известен только один экземпляр Оды 1765 г. из библиотеки Вольтера, хранящейся в настоящее время в Государственной Публичной Библиотеке в Ленинграде.
Ода Шувалова прошла на Западе незамеченной; по крайней мере, в ряде наиболее значительных французских литера тарных журналов того времени L'Annee littcraire, Journal etranger, рецензий на нее не было. Письмо Вольтера, по видимому, относящееся к Оде Шувалова, о котором упоминает А. А. Волков, тоже неизвестно. 14 Зато больше сведений сохранилось об отношении к произведению Шувалова со стороны русских читателей. Кроме приведенного выше отзыва А. А. Волкова, известно еще сообщение акад. Л. Штелина о том же. Тот же акад. Штелин отметил в своих материалах для биографии Ломоносова, что, г. Сумароков, разъяренный оскорблениями, нанесенными ему автором оды, отомстил эпиграммой на г. Шувалова, в которой он изобразил последнего сумасшедшим, недостойным ответа, а его оду галиматьей, полной противоречий, невежества, преувеличения и глупостей. 15 Но что Сумароков был взбешен одой Шувалова известно из его письма к Екатерине II от 25 февраля 1770 г. Указав, что гр. А. П. Шувалов неоднократно ругал его перед всей Европой s, Сумароков прибавляет: Написал он наконец обо мне: Un copisle in sense des defants de Racine, а внизу в примечаниях и имя мое включил в оде, которую он и России изрядно подучивал; но я все терпеть должен, когда судьбина так хочет. 16 В другом письме он пишет, что Шувалов, явственно, меня, отходя от правил критики, по Парнасу ругал, а я еще молчу, хотя и не должен (письмо от 4 марта.) 17
Штелин записал в своих материалах еще один отзыв Сумарокова о Ломоносове, относящийся к первым дням после смерти поэта. Во время похорон Ломоносова Сумароков, указывая на покойника, лежавшего в гробу, сказал; угомонился дурак и не может более шуметь. Штелин прибавляет, что ответил ему на эту бестактность: не советывад бы я вам сказать ему это прр жизни. 18
Как ни скудны эти сведения об отношении к Ломоносову поэтов из среднего дворянства, в частности Сумарокова, они являются последними штрихами в длительной литературной борьбе между Ломоносовым и его антагонистами.
Дальнейшая судьба произведений Ломоносова в формировании русской литературы второй половины XVIII в. в частности изменение отношений к нему среднего дворянства в конце шестидесятых и начале семидесятых годов, со времени появления В. П. Петрова, не входит в рамка настоящего исследования. Но невозможно удержаться от того, чтобы не привести исключительно любопытную характеристику Ломоносова больше как историка, но, отчасти, и как поэта, относящуюся в концу 80-х началу 90-х гг. XVIII в.
Был у нас наконец муж, всеми дарованиями природы и учения одаренный. Господин статский советник Ломоносов был беспрекословно тот муж, который обладал всеми способностями прямого Повествователя, В нем находилась обширного Тита Ливия соображения природа, великое тонкого Тацита политики проницание, и краткого Салюстиева красноречия острота; словом, в нем видно и глубокое наук знание, и мыслей изобилие, и витийства богатство. Его несравненным пером оставленная нам первая часть Русского повествования свидетельствует, коль отменным и в предложении приключений обладав он искусством; и хотя в исследовании времен и народов прохождения малую показал он прилежность, и виде погрешил небрежением, но то без сомнения мог бы, осмотревшись во втором издании исправить. И так не взирая па сие примечание, достойно слез и печали, что завистная смерть, безвременно его похитившая, лишила нас сего любимца и наперсника Муз. и зловредно отняла у отечества нашего продолжение прекрасного его творения; я не говорю повествования бесстрастного и совершенного; ибо первою часто ее достиг еще он до тех времен, когда лесть и лицеприимство, яко исчадия страха и награды, сердце и характер Писателев обнажают; не мог он одною первоначальною частью доказать и совершенство Повествователя, весьма продолжительного повествования от него требующего, в котором единообразность приключений тмочисленные к предложению их разности взыскует. В первом случае не без причины удобь возможно и в его чистосердечии сомневаться, когда представим себе, сколь бесстыдно Стихотворцы и витии закрывают баснословием пороки Государей. К стыду и укоризне французов, знаем мы многие примеры, находя в их Стихотворцах, которые вместо истинных жития и деяний Людовика XIV, короля их, сочинили ему прекрасные похвальные слова, которых по смерти его никто не читает. И нашего великого проповедника, Феофана Прокоповича, сочинение под именем жизни императора Петра I, содержит не жизнь героя, но похвалу сему Герою, которую с важнейшим красноречием сказал он в слове на годичное по смерти сего государя поиинование, Феофан велик был в красноречии, превосходен в учении, но мал в повествовании явился. Обращаясь к Ломоносову, признаться однакожы подобает, что трудно как в красоте и приятности слога, так и в важности мыслей, с ним сравняться, и заступить по кем Повествователя место. Великие люди редко рождаются. Демосфен был отменного учения муж и превеликий вития, но не Повествователь; сие дарование уступает он изящаому Фукидиду; а Ломоносов наш был вкупе и Демосфен и Фукидид. Вступая отважно на путь, с толикою удачею им проложенный, кому возможно без робости подобным ласкаться успехом Разве найдется между наши с таким же в повествованию дарованием, с какою к стихотворству способностию произвела Природа господина Хераскова Сей равно любимец Аполлона и Муз наперсник вступил по нем в претрудное Эпических Поэм творение; воспел Российских Героев дела, и благоуспешным пением учинился Гомеру и Вергилию подражателем, Вольтеру, Тассо и самому Ломоносову соперником в сочинениях, в славе и в почтении.
Соперничество сих двух наших Стихотворцев затруднит потомство в отдании справедливого преимущества, когда разберет оно, что Ломоносов как повествование, так и Поэму его о Петре начал, но не окончила Херасков две целые Героические Поэмы трудным шествием привел к развязке и окончанию; ибо кто не ведает, что начало всяческого великого сочинения не столь трудно, как приведение к концу совершенному 19
Автором проведенного отрывка был прежний антагонист Ломоносова, а в это время один из вельмож Екатерининского царствования, порвавший с выдвинувший его средним дворянством, Иван Перфильевич Елагин.
Перед нами прошла почти четвертивековая борьба Ломоносова с его литературными противниками. Привлеченные материалы показали, что борьба эта имела не личный характер, а вытекала из социальных позиций и определявшихся ими эстетических и специальных теоретико-литерату ирных взглядов участников ее.
Не все нам окончательно ясно в отдельных моментах литературной жизни 1730-1760 г.
Во всяком случае, можно констатировать, что мнение об оригинальности, продуманности и цельности теоретических взглядов Тредиаковского преувеличено, чтобы не сказать, вовсе неверно: к концу своей деятельности он почти полностью отказался от положении, с которыми выступил в начале ее; сохранил же он либо совершенно бесспорное, либо несущественные мелочи.
Затеи должно отметить, что молодой Ломоносов, во время своего пребывания за границей, был в литературных и, главное, языковых вопросах борьба с славянизмами значительно левее чем впоследствии, когда его теория представляла известный копромисс. По- видимому, причиной этого было то, что до возвращения в Россию Ломоносов не чувствовал себя цеховым ученым, обслуживающим дворянское государство, к идеологии руководителей которого он должен приноровить свою собственную; в молодой студенте явственно ощущались те элементы буржуазности, свойственной тогда промышленному поморскому крестьянству, от которых позднее Ломоносову приходилось, если не отказываться, то, во всяком случае, значительно их модифицировать.
Наконец, Сумароков в своей теоретической и практической деятельности был более стихиен, более зависел от социальной среды, чем Тредиаковский и Ломоносов, выходцы из других общественных группировок. Едва ли преувеличено положение, что теорию Сумарокова больше подсказало ему его соратники и ученики, чем он выдумал ее сам.
Эпоха, в которую действовали Тредиаковский, Ломоносов и Сумароков, отделена от нас почти двумя веками; те страсти, те идеалы, те интересы, которые двигали участников тогдашних литературных боев, бесконечно далеки от нас. Все это имеет сейчас значение чисто историческое. Но литературная полемика Ломоносовского времени является еще одним и, думается, далеко не лишним, подтверждением слов Энгельса: Маркс впервые открыл великий закон исторического движения, закон, по которому всякая историческая борьба, совершается ли она в политической, религиозной, философской или в какой-либо другой идеологической области, в действительности является только более или менее ясным выражением борьбы общественных классов. 20
Показать эту подспудную борьбу за видимостью персональной полемики являлось основной задачей настоящей работы.
Вместе с тем, автору казалось нужным для более правильного понимания развития русской литературы второй половины XVIII и начала XIX в. , вплоть до Пушкина, пересмотреть материалы, относящиеся к литературной борьбе Ломоносова и его современников, не в плане биографии этих писателей, а в увязке с литературной средой, на которую обычно старая история литературы внимания не обращала. Эти объясняется утомительное, может быть, иногда исчисление мелких и малоинтересных писателей 30-х 60-х гг. XVIII века; но, думается, работа эта не бесполезна.
В работах, подобных настоящей, где делается упор на привлечение, систематизацию и интерпретацию частью известных, частью забытых, частью вовсе новь фактов, неизбежна опасность биографического уклона. Стараясь все время избежать греха биографизмэ, автор не меже г не признаться, что ни Ломоносов, ни Треднаковский, ни Сумароков не были для него отвлеченными схемами, а представляли живые, реальные фигуры. И как ни чужд нашей эпохе Ломоносов с его рационализмом, с его культом просвещенного абсолютизма, с ограниченностью его классового миропонимания, но все же он понятнее н. ближе нам, чем диковатый Тредиаковский и нервный, издерганный Сумароков. И совсем понятно звучит для нас тезис Ломоносова, заимствованный ни у Цицерона: В безделицах я Стихотворца не вижу, в обществе гражданина видеть его хочу, перстом измеряющего людские пороки.
6 февраля 1935 г.
Примечания
1* Муза незабвения.
закончен ли этот нужный труд.
3* В первой песни Петриады г. Ломоносов подражает г. Вольтеру, но как ученик достойный столь великого учителя. Джерсейский отшельник снабдил его интересным эпизодом и красотами изумительных подробностей. Это единственный кажется, раз, когда наш поэт подражает кому-либо; во всех других местах он творит. Я чрезвычайно рад указать эту подробность, она доказывает, как бессмертная поэма о Генрихе IV чтима у северного полюса.
1. Гуковский, Г. А. Русская поэзия XVIII века, стр. 42.
2. Голеневский, И. Дар обществу. СПб. , 1779, стр. 37-38.
3. Собр. сочинений с переводами. СПб. , 1777, стр. 20.
а. , 4, 6 нен. стр.
5. Там же, стр. 1 ненум - 6 ненум.
6. Трутень, 1769, сентября 8, лист XX, стр. 160.
7. Новиков, Н. И. Опыт, стр. 123126 или Ефремов, Материалы, стр. 63-65; ср. Голеневский, Дар обществу, стр. 37. Латинский текст был приготовлен Штелином Куник, цит. соч. , ч. II, стр. 404.
8. Киник, пит, соч. , ч. I, стр. 203-223; были отд. оттиски, без изменения пагинации,
переводе: mais Iraduit foit mal et contre les protestations de l'auteur.
10. Куник, лит. соч. , ч. I, стр. 203-205.
11. Там же, стр. 208.
12. Neue Bibliothek der schouen Wissenschaften, 1768, Bd. Vn, i, St. , SS. 191-192; Ефремов, Материалы, стр. 132-133 и 148.
13. Куник, цит. соч. , стр. 216
15. Москвитянин, 1853, февраль № 3, отд. IV, стр. 21; Тихонравов, Н. С Сочинения. М. , 1898, т. III, ч. 2, стр. 27.
16. Библиогр. Зап.. , 1858, 15, стр. 453.
17. Русская беседа, 1860, II., кн. XX, Наук, стр. 246.
18. Киник, цат. соч. , ч. II, стр. 403404; Москвитянин, Л 1, отд. Ill, стр. 13.
20. Энгельс Ф. Предисловие к третьему немецкому изданию Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта брошюре Маркса-Восемнадцатое брюмера Лун Бонапарта, изд. 3, М. , 1932, стр. 7.