Основоположник новой русской поэзии
Ломоносов явился в русской поэзии внезапно, уже готовым и зрелым поэтом. Его первая оригинальная ода «На взятие Хотина», поразив первых читателей, остается точкой отсчета новой русской поэзии, новой русской мысли:
Из памяти изгрызли годы,
За что и кто в Хотине пал,
Нам первым криком жизни стал.
Ода была написана Ломоносовым во Фрейберге осенью 1739 г. по случаю взятия русскими войсками турецкой крепости Хотин (19 августа 1739 г.) и послана им в Петербург в качестве примера нового русского стиха. Оду сопровождал трактат в форме открытого письма «О правилах российского стихотворства», в котором кратко, четко и с неизвестной русской литературной теории свободой излагались законы новой для русского языка силлабо-тонической метрики. «Письмо» и ода означали революцию русской поэзии. Однако революция эта была подготовлена предшественником Ломоносова в деле преобразования литературы – В. К. Тредиаковским.
Его и имел в виду в «Письме» Ломоносов, последовательно отвергая все положения произведенной им реформы русского силлабического стиха. Формально же «Письмо» и ода были адресованы Российскому собранию при Петербургской академии наук, лидером которого был Тредиаковский. Еще до отъезда в Германию Ломоносов приобрел его «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735) и, читая книгу, пестрил ее своими критическими пометами. Из помет и «Письма» видно, что Ломоносов не принял нового стиха Тредиаковского во всей его совокупности, включая сюда не только метрику, ритмику, систему рифмовки, но и его интонационные возможности, образный ряд, стиль и язык. Половинчатая реформа Тредиаковского 1735 г., коснувшаяся только длинных стихов, в которые при сохранении силлабической меры вводилась дополнительная тоническая мера, при ограничении русской метрики хореем, а русской рифмики – женской рифмой, была Ломоносов отвергнута. В основу новой силлаботоники Ломоносов положил тонический принцип, тем самым полностью порвав с силлабикой.
Тонический принцип силлаботоники, заключающийся в строении стиха на основе равного числа, определил вхождение в русский стих, помимо хорея, ямба и всех трех трехстопных метров, равноправие мужской, женской и дактилической рифм. Это позволило свободно зазвучать русским стихам во всех возможных метрах и размерах, со всеми возможными рифмами и без них. Таким образом Ломоносов завершил начатую Тредиаковским реформу русского стиха. Введенная им система стихосложения лежит в основании всей последующей русской поэзии.
не только виршевое ее построение, но и ее стиль, избегающий высоты и выспренности. В лирике (то есть в одах и песнях) русская силлабика ориентировалась на оды Горация. В 1734 г. Тредиаковский в манифесте новой русской лирики «Рассуждение о оде вообще» предложил обновить русскую поэзию неизвестной в России формой оды, высокой и пламенной, связанной в европейской поэзии с именем древнегреческого поэта Пиндара (522/518 – 448/438 до н. э.). Русским образцом такой оды должна была послужить изданная вместе с трактатом ода Тредиаковского «На сдачу города Гданска». Однако Гданьская ода не оказала решающего воздействия на русскую лирику, отчасти потому, что была написана силлабическим стихом. Ямбы Хотинской оды обеспечили необходимое для пиндарической оды громкое стремительное звучание, и Хотинская ода означила переворот в русской лирике от горацианской оды к пиндарической, от умеренного лирического выражения к высокому. Высокая ода и стала главным вкладом Ломоносова в русскую поэзию и неразрывно связана с его именем.
Высокая ода предполагала и реформу поэтического стиля. До этого в русской силлабической поэзии господствовал средний стиль, соответствующий умеренной, проецируемой на горацианство лирике. Примерно с середины 1730-х гг. в русской культуре стала ощущаться потребность в высоком поэтическом стиле и в высокой поэзии. Первым это почувствовал Тредиаковский. В «Рассуждении о оде вообще» он призывал к «высокости» и «великолепию речей», однако сам в создании высокого стиля не преуспел. Ломоносов, размышлявший вслед за Тредиаковским о «высокости» в поэзии и способах ее достижения, решал этот вопрос в духе классического трактата Псевдо-Лонгина «О возвышенном», внимательно изученного им в Марбурге. Согласно Псевдо-Лонгину, высота поэтической речи зависит от высоты поэтического духа. Позднее замечательный исследователь Ломоносова Л. В. Пумпянский, не знавший еще о влиянии на Ломоносова Псевдо-Лонгина, объяснял феномен «парящего» стиля Ломоносова в полном соответствии с его учением: «парение слов предполагает парение мыслей». Можно говорить о том, что именно в Хотинской оде родился новый для русской поэзии высокий стиль.
Достижения Хотинской оды, напечатанной с незначительными изменениями только в 1751 г. (редакция 1739 г. не сохранилась), были поддержаны Ломоносовым уже после его возвращения в Петербург в июне 1741 году. Свое открытие новой русской поэзии он считал необходимым сообщить русскому обществу.
В течение первых месяцев пребывании на родине он создает две оды: императору Иоанну Антоновичу «Нагреты нежным воды югом…» и «Первые трофеи» – которые были изданы в журнале «Примечания на Санкт-Петербургские ведомости» (Ч. 66–68,73,74), вторую оду Ломоносов выпустил также отдельно. Только теперь по этим изданиям русский читатель мог оценить произошедшую в русской поэзии революцию. Ломоносов становится первым поэтом в стенах Академии наук. В декабре 1741 г. ему поручают перевести немецкую оду академического поэта Я. Я. Штелина, приветствовавшего от имени Академии наук только что вступившую на императорский престол Елизавету Петровну. Вскоре Ломоносову был поручен перевод с фр. языка пролога Штелина «Россия по печали паки обрадованная» к опере П. А. Д. Метастазио «Clemenzo di Tito» для ее постановки на коронационных торжествах в Москве, затем – перевод панегирического стихотворения В. -Фр. -Г. Юнкера «Венчанная надежда». В феврале 1742 г. Ломоносов создает новую оду, приветствовавшую прибывшего из Голштинии наследника престола Петра Федоровича. Русское общество с восторгом встречало оды Ломоносова. По словам фактического руководителя Академии наук И. Д. Шумахера, у Ломоносова появились почитатели, «которые превозносили до небес его стихи». Ему пытались подражать, однако освоить новую систему стихосложения оказалось трудно, тем более что ненапечатанное «Письмо о правилах российского стихотворства» оставалось известным лишь узкому кругу лиц. Для облегчения усвоения стихотворцами силлаботоники и нового поэтического стиля Ломоносов намечал вести в стенах Академии наук специальные занятия, чтобы «обучать» желающих «в стихотворстве и штиле российского языка», то есть поэтике и риторике.
Занятия должны были проходить ежедневно «после полудни с 3 до 4 часов», но начавшиеся в Академии наук беспорядки помешали этому замыслу. Поэтам приходилось осваивать новую систему стихосложения исходя не из теоретических положений, а подражая образцам нового стиха, явленного в одах Ломоносова. Это определило особенность русской поэзии середины XVIII века. Именно ямб, причем четырехстопный ямб, на долгое время становится основным ее размером, а высокая ода – основным жанром. Заслугой Ломоносова стало не только создание, но и разработка ямба, главным образом четырехстопного, с его метрическими, синтаксическими и интонационными возможностями.
арестом, навещавшие его Сумароков и Тредиаковский обсуждали с ним вопрос об изначальном смысле стихотворного метра. Ломоносов развивал мысль, высказанную им еще в «Письме о правилах российского стихотворства», что «…», то есть о изначально присущем ямбу высоком звучании и смысле, в хорее же он находил «нежность». В отличие от Ломоносова, Тредиаковский в стихе считал значимым не метр, а размер, или длину стиха, а сами стопы воспринимал как равнозначные. Для разрешения спора Сумароковым было предложено устроить поэтическое состязание, в котором на примере переложения 143 Псалма предлагалось доказать справедливость высказанных положений.
Результаты соревнования должны были быть отданы на суд читателя. Книга «Три оды парафрастические» вышла в начале 1744 года (на титуле – 1743), анонимно напечатанные переложения открывались предисловием Тредиаковского, в котором излагались мнения участников состязания. Ломоносов переложил псалом короткой четырехстишной строфой четырехстопного ямба, Сумароков – шестистишной ямбической строфой, Тредиаковский – десятистишной строфой четырехстопного хорея. Однако соревнование, о результатах которого судить трудно (в списках ходили и ода Ломоносова, и ода Тредиаковского), спора не прекратило. Тредиаковский еще долго продолжал оспаривать взгляд Ломоносова на ямб и хорей, хотя тот больше и не высказывался публично по этому вопросу. Это первая в России открытая стиховедческая полемика в ХХ веке стала предметом пристального изучения. К ней обращались главным образом стиховеды, которые в своем большинстве признавали правоту Тредиаковского, приписывая его взглядам свое семиотическое их толкование. С точки зрения мировоззрения XVIII века и в перспективе развития русского стиха взгляд Ломоносова отличает понимание тонической ценности стопы, а взгляд Тредиаковского определен более традиционным (силлабическим) восприятием метрики. Потерпев в 1742 г. неудачу с лекциями, Ломоносов задумал изложить теорию новой русской литературы в традиционной форме руководств. В течение 1743 г. он создал первую на русском языке риторику «Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия», в котором в качестве примеров риторических фигур использовал отрывки из своих оригинальных произведений, демонстрировавшие новые в русской поэзии размеры.
Это были, прежде всего, четырехстопные ямбы торжественных од, но также и хорей любовной песни, трехстопный ямб анакреонтического стихотворения, александрийский стих, гекзаметр и амфибрахий из переведенных им древних авторов. В январе 1744 г. рукопись риторики была отправлена в Москву Штелину для поднесения ее вел. князю Петру Федоровичу, которому Ломоносов посвящал свой труд. Однако отосланная обратно на рассмотрение Академического собрания, рукопись 16 марта 1744 г. была возвращена Ломоносову на доработку. Академики, исключительно тогда иностранцы, не смогли увидеть в русском языке риторики важнейшего ее достоинства и рекомендовали ему перевести ее на латинский язык. Смутило их также преобладание в ней примеров из собственных сочинений и из древних, а не новых поэтов.
С 1744 г. по 1747 г. Ломоносов коренным образом переработал «Краткое руководство к риторике…», создав «Краткое руководство к красноречию…». Главное требование своих коллег он не выполнил, оставив руководство на родном языке. Это обеспечило его доступность всякому русскому читателю. В течение полувека риторика Ломоносов оставалась главным, а до 1778 г. единственным, русским руководством по красноречию. Обилие примеров, главным образом из древних авторов, но также из авторов Средневековья и Возрождения (из «новых» «риторов» вошли лишь Э. Флешье и И. -Л. Мосгейм), переведенных Ломоносовым на русский язык, придали этому сочинению значение антологии мировой литературы.
Примеры из собственных стихотворений (другие русские авторы не приводятся) поставили их в один ряд с лучшими достижениями европейской поэзии. Новая риторика включала в себя новые главы «о возбуждении, умалении и изображении страстей» и «о хрии»; в самостоятельные главы выросли некоторые положения «Краткого руководства к риторике». Используя самые разные источники словесной теории, Ломоносов в своей риторике опирался на философию знаменитого в то время немецкого философа Хр. Вольфа и в большой мере был зависим от немецкой классицистической риторики И. -К. Готшеда «Опыт критического рассмотрения поэтического искусства» («Versuch einer сritischen Dichtkunst...», 1730). Главное отличие риторики Ломоносова как от немецкого, в то время прославленного, образца, так и от русских (на латинском языке) школьных риторик состоит в средоточии его внимания на теории высокого стиля. В 1756–1758 гг. Ломоносов расширит теорию высокого стиля стилем среднем и низким, создав теорию трех штилей.
«Краткое руководство к красноречию…» представляло собой первую часть общей теории словесности, которую он намечал изложить в следующих за нею руководствах. «Ораторию, или Наставление к сочинению речей в прозе» он упоминал как уже готовую в письме к И. И. Шувалову от 31 мая 1753 г. (следов работы не сохранилось). Завершать теорию словесности должна была поэтика. О работе над ней свидетельствует его отчет за 1751 г., в котором указывается, что он в течение этого года «диктовал студентам сочиненное» им «начало третьей книги “Красноречия” о стихотворстве вообще».
Однако следов этой книги после его смерти обнаружено не было. Возможно, что и ненаписанная, но продуманная поэтика Ломоносова служила основой тех «наставлений» сначала в стихосложении, а затем в «поэзии», которые он давал своему любимому ученику, в будущем замечательному поэту Н. Н. Поповскому (1730–1760) в течение весны, лета и осени 1752 года. Через год после этого отголоски теории поэзии прозвучали в письме Ломоносова к Шувалову от 16 октября 1753 г., вызванному жалобой на развернувшуюся в его адрес стихотворную критику. Больше никаких следов теории поэзии Ломоносова не сохранилось.
его теории стиля и его поэтической практике. Поэзию Ломоносова отличает строгое ограничение жанрового репертуара высокими жанрами. Кроме од, в нем присутствуют надписи и эпистолы, трагедии и начало эпопеи. При этом надписи и эпистолы, написанные высоким стилем и посвященные высоким предметам, превращены Ломоносовым из средних жанров в жанры высокие. Ни элегий, ни песен, ни сатир, ни идиллий (за исключением панегирической драматической идиллии «Полидор», 1750) Ломоносов не создал. Сосредоточенность Ломоносова на высокой поэзии, возможно, и помешала ему создать поэтику. Теории средних и низких жанров у него, по-видимому, не было.
Ведущим жанром в творчестве Ломоносова была ода, хотя им создано всего двадцать торжественных од (т. е. од, написанных по случаю какого-либо государственного торжества).
Большая их часть посвящена императрице Елизавете Петровне и написана по поводу празднования дня ее восшествия на престол или дня коронования. Отработанная и почти неизменная форма торжественных од Ломоносова утвердила канон русской оды: деление на строфы по десять стихов, определенный круг тем и устойчивый одический словарь. Форма ломоносовской оды сложилась под влиянием французской и немецкой классицистической оды, из них же заимствованы отдельные приемы и темы. В то же время Ломоносов опирается и на русскую панегирическую традицию.
– восторгу. Восторг, энтузиазм, или восхищение – особая категория доромантической эстетики, означающая в искусстве умственное созерцание предмета, рассмотрение его умными очами. «Восхищение есть, когда сочинитель представляет себя как изумленна в мечтании от весьма великого, нечаянного или страшного и чрезвычайного дела», – говорит Ломоносов в «Кратком руководстве к красноречию». «Изумление» и «удивление» в одах Ломоносова испытывает не только поэт, но и нимфа («Там видя Нимфа изумленна...»), Нева («Сомненная Нева рекла...»), Нептун («И с трепетом Нептун чудился...»), народ («Безгласны красоте чудимся...»), Европа («Европа, ныне восхищенна, Внимая смотрит на восток, И ожидает изумленна...») и весь свет («... весь пространный свет Наполненный, страшась, чудится...»). Восторг, или восхищение определяет и другое состояние поэта «мечтанье». В «мечтанье», в «бодрой дремоте» ему открываются самого разного рода видения.
В этом состоянии он видит «умными очами», «мысленным взором» недоступное простому глазу. Восторгаясь духом в наднебесье, он парит и смотрит на все с идеальной высоты. Свое определение восхищения Ломоносов иллюстрирует стихами Овидия, в которых передано надмирное ощущение:
Я дело стану петь, не сведомое прежним!
Ходить превыше звезд влечет меня охота
И облаком нестись, презрев земную низкость.
огромная Россия – все доступно взору поэта, и дано в едином фокусе его мысленного зрения. Пространство в оде изображается с идеальной высоты, образуя одическую горизонталь. Одическую вертикаль образует время. Герои классической древности, русские князья и цари, библейские цари и герои видятся поэту одновременно, к ним он по-разному обращается. Как и части света, они присутствуют в оде одновременно. Это фокус исторического «мысленного взора»: времена изображаются из опыта вечности. Поэт, таким образом, оказывается как бы над пространством и временем, или вне времени и пространства. С запредельной высоты мир предстает огромным и многообразным, и, что самое важное, гармоничным. По своей высоте и по чистому своему восторгу оды Ломоносова остались в русской поэзии явлением уникальным.
Круг тем и ценностная система высокой лирики была определена Ломоносовым в одах 1742–1743 гг.
Главным героем поэзии становится Россия и русский народ, а поэт – глашатаем его бедствий и чаяний. Идеалом государственной мудрости провозглашается Петр I. Мир («тишина») расценивается как высшее благо государственного существования, война же представляется необходимостью, «положенной судьбой» для испытания народа. Воспевая победы и сражения, Ломоносов не забывал о «плачевном побежденных стоне», что диссонировало с обычной мажорной одической тональностью и вызывало насмешки Сумарокова. Горячее желание благополучия России сообщает одам Ломоносова удивительное напряжение, а чувство сострадания к врагам и побежденным – подлинно гуманный характер. Мир ломоносовских од озарен светом, настроению веселья и ликования, господствующему в них, соответствует стремительность и звучность стиха. В великолепных картинах мирной жизни, где царят весна, лето и осень, сказалась традиция европейской пейзажной поэзии.
Для од Ломоносова характерна тонкая оценка внутренней и внешней политической жизни России. Мирное процветание российской державы, ее будущее неразрывно связаны для Ломоносова с расцветом наук и развитием промышленности. Ломоносов мыслит феномен русского просвещения по средневековой модели: музы, странствующие с востока на запад и с запада на восток, ныне обрели свое пристанище в Петербурге. Эта уверенность становится источником необыкновенной радости Ломоносова, освещающей его панегирики бодрой верой в будущее России. В духе петровской политики Ломоносов считает необходимым полное включение России в европейскую цивилизацию, а ее историческую роль он видит в цивилизации восточных народов.
Изображение идеала просвещенного правления и идеальной русской государственности принадлежат к ведущим темам од Ломоносова, что позволяет рассматривать их как своего рода политическую программу.
написать Ломоносову оду, не содержится сведений о работе над одами и в его академических отчетах. Ода Ломоносова была скорее свободным выражением верности, чем вынужденным панегириком, служебным заказом. Ее социальную функцию определяют строки Хотинской оды: «Прости, что раб твой к громкой славе <…> Придать дерзнул некрасный стих В подданства знак твоей державе». Большую часть своих од Ломоносов издавал самостоятельно на собственный счет отдельными изданиями, на титуле которых указывалось имя автора: «от всеподданнейшего раба Михайла Ломоносова» или «всеподданнейшей раб Михайло Ломоносов подносит». В действительности же, согласно этикету, оды и другие панегирики императорскому лицу подносил не поэт, а третье лицо, как правило, меценат. После 1751 года это был, по-видимому, И. И. Шувалов, до этого времени – М. И. Воронцов. Подносимые оды во многом определяли положение Ломоносова в обществе, доставляли ему покровителей, что в свою очередь определяло привилегированность его положения в Академии наук, но это было поощрением заслуг, а не расплатой за должность.
Продиктованные свободным волеизъявлением, оды Ломоносова выходили редко и нерегулярно. Проходили годы, когда Ломоносов од не писал. Первый период интенсивного одописания относится к первым годам петербургской жизни Ломоносова, когда за два года (1741–1743) им было написано пять од, второй – к 1746–1748 гг., третий – к 1761–1763 гг. В каждый новый период оды Ломоносова предстают в узнаваемом, но вместе с тем в новом облике. При определенном взгляде, это неизменное восхождение вверх. Уже в оде «На прибытие императрицы» (декабрь 1742 года) Ломоносов, казалось бы, достиг мыслимой вершины жанра, но новый период 1746–1748 годов показал, что подлинное раскрытие возможностей пиндарической оды произошло в этих одах, проникнутых возможной для поэзии гармонией. Следующие три оды 1751–1754 года, при всем своем совершенстве, повторяют уже достигнутое: после од 1746–1748 годов высокая ода получить развития не могла. Но наступил 1757 год, а вместе с ним началась война с Пруссией. Пафосом оды 1757 года впервые становится не похвала России и монархине, не радость и благодарение за разлитое в государстве блаженство, а отношение поэта-гражданина к начавшейся войне. В этой и в следующих пяти одах Ломоносова панегирик перерастает в гражданственное выступление. Наибольшей славой из од Ломоносова пользовались Хотинская ода (А. П. Шувалов называл ее в числе лучших его произведений) и оды 1747 и 1748 гг. В оде 1747 г., написанной в год утверждения Регламента Академии наук, по словам А. Ф. Мерзлякова, «дышит небесная страсть к наукам». Уже в XVIII веке она стала хрестоматийной и образцовой. Как пример совершенства ее фрагменты приводит Г. Р. Державин в своем «Рассуждении о лирической поэзии…» (1811).
Положение Ломоносова-поэта окончательно упрочила ода 1748 г. «На день восшествия…», за которую императрица пожаловала ее автору «две тысячи рублев в награждение».
Кроме торжественных од, Ломоносов в течение 1743–1751 гг. создал девять парафрастических од, или переложений псалмов (1, 14, 26, 34, 70, 103, 116, 143, 145) в одической форме (позднее эти оды получили название «духовные»). Парафрастические оды Ломоносов писал короткой строфой четырехстопного ямба, «Преложение 14 псалма» – хореем. Их простой кованый стиль заметно отличается от стиля торжественных од. Их высоко ценил В. Н. Татищев, поощрявший Ломоносова продолжить переложение Псалтыри. Однако, как сообщает ему Ломоносов в письме от 27 января 1749 г., продолжить работу ему мешает: «опасение … дать в преложении другой разум, нежели какой псаломские стихи в переводе имеют». Точность перевода Псалмов вступала в противоречие с их неточными славянскими текстами, на что Ломоносов обратил внимание первым. Пушкин называл парафрастические оды Ломоносова «вечными памятниками русской словесности» и опирался на них в своей духовной лирике. В 1757 г. Ломоносов еще раз обратился к переложению Библии в «Оде, выбранной из “Иова”», представляющей собой распространенный в немецкой поэзии жанр теодицеи, или доказательства бытия Божьего.
На основании этой оды, а также постоянно высказываемой Ломоносовым мысли о господстве «промысла Вышнего во всем» можно не сомневаться в его общей религиозности. Однако занятия наукой и общий рационалистический склад его мировоззрения рано поставили перед ним вопрос о возможности примирения научного миропонимания с верой.
«духовной») оде «Вечернее размышление о Божием Величестве при случае великого северного сияния» (1743). В 1761 г. он находит необходимым приложить к статье «Явление Венеры на Солнце» «Прибавление», в котором доказывает совместимость гелиоцентрического учения с верой. Стихи, включенные в «Прибавление», – «Я долго размышлял и долго был в сомненье…» (переложение строк сатиры Клавдиана «Против Руфина»), «Ода, выбранная из Иова» и натурфилософская ода «Утреннее размышление о Божием Величестве» (ок. 1747) – раскрывают представление Ломоносова о Боге как прежде всего Создателе мира и человека, что позволяло в атеистическую эпоху видеть в нем деиста.
Религиозность Ломоносова не исключала его конфликтов с церковью. В марте 1757 г. Синод подал императрице доклад о «пашквильных стихах» «Гимн бороде», в котором сообщалось, что во время «свидания и разговора» с синодальными членами Ломоносов, «сверх всякого чаяния, сам себя тому пашквильному сочинению автором оказал» и «начал оный пашквиль шпынски защищать». Сатира, восходящая к традиции новолатинских антиклерикальных стихов, в контексте русской культуры воспринималась как особенное кощунство. По преданию, ее адресатом был архиепископ Сильвестр Кулябка. Поводом для сатиры послужило ужесточение духовной цензуры.
К натурфилософским одам примыкает «Письмо о пользе стекла» (1753), затрагивающее проблемы мироздания и человеческой истории и решающее их в гуманистическом духе. Это первый и редкий в России образец ученой дидактической поэмы, широко распространенной в Европе с конца XVI века. Осенью 1750 г. императрицей Елизаветой Петровной было дано «изустное повеление» сочинить академическим поэтам Ломоносову и Тредиаковскому «по трагедии», которые должны были расширить русский репертуар придворного кадетского театра (до этого из русских авторов ставились трагедии и комедии одного Сумарокова). Однако Ломоносов, узнавший о повелении императрицы заранее, уже в мае приступил к работе над трагедией «Тамира и Селим», которая была закончена им в октябре (1-е изд. – ноябрь 1750 г.; 2-е изд. – февраль 1751 г.; представлена 1 декабря 1750 г. и 9 января 1751 г.). Тематически трагедия восходит к рассказу из «Синопсиса» о бегстве Мамая после поражения в Куликовской битве в Кафу и о его гибели. «Тамира и Селим» обнаруживает следы влияния трагедии Готшеда «Катон» и трагедий Сумарокова «Хорев» и «Гамлет». В монологах Надира звучат политические наставления об ужасах тирании и войны. После успеха первой трагедии, особенно заметного на фоне неудачи Тредиаковского, трагедия которого «Деидамия» была запрещена, Ломоносов принялся за новую трагедию «Демофонт» (закончена осенью 1751 г.), созданную на сюжет мифа о Филлиде и Демофонте из «Метаморфоз» Овидия. В разработке коллизий «Демофонта» заметно влияние трагедии Расина «Андромаха» и трагедии Сенеки «Троянки». Однако «Демофонта» на сцене не ставили, а сама трагическая муза Ломоносов не получила признания.
Позднейшие критики видели недостатки трагедий Ломоносова в несоблюдении единства действия и в недостатке цельности в характерах, что составляло трудность для исполнения. При этом высоко ценилось поэтическое достоинство отдельных фрагментов трагедий, вошедших в антологию русского театра «Драматический словарь» (1787).
литературы того времени, помимо прозаического описания намеченного (проект) или уже как будто происходящего (описание) театрализованного иллюминационного действа, они включали в себя небольшие стихотворения, или надписи. В 1752 г. Ломоносов добился разрешения самостоятельно готовить проекты фейерверков и иллюминаций, а не служить переводчиком часто слабых стихотворений Штелина. Особенностью проектов и описаний иллюминаций и фейерверков Ломоносова стало заметно выросшее в своем объеме иллюминационное стихотворение, превысившее пределы надписи и занявшее центральное место его описаний. В 1755 г. обилие трудов заставило Ломоносова отказаться от составления проектов и описаний. Надписи (всего их более 30), главным образом иллюминационные, но также пять надписей к памятнику Петру I, и надписи, посвященные разным событиям жизни Петербурга, составляют важную часть поэтического наследия Ломоносова. Написанные александрийским стихом, они являют собой образцы не громкого (как в одах), но плавного и одновременно упругого стиха.
(в современном смысле этого понятия) стихотворения. Уже «Письмо о правилах российского стихотворства» содержало отрывки песен и пронзительные строки из любовного стихотворения («Свет мой, знаю, что пылает, Мне моя не служит доля…»). Однако в дальнейшем стихотворения такого рода Ломоносов не публиковал и не распространял. Свои сердечные чувства он в какой-то мере отразил в анакреонтических одах, ранние из которых («Ночною темнотою…» и отрывки из недошедших стихотворений) были включены им в «Краткое руководство к красноречию…». По-видимому, большая часть анакреонтических стихотворений Ломоносова до нас не дошла. Сохранилось два поздних произведения «Кузнечик дорогой…» (1761; вольное переложение анакреонтического стихотворения «К цикаде») и «Разговор с Анакреонтом» (1758–1761). Последний представляет собой своеобразный диалог: ломоносовские переводы од Анакреонта (I, XXII, XI, XXVIII) перемежаются «Ответами Ломоносова», написанными в той же поэтической тональности, что и греческие оды, но прямо противоположными им по своему содержанию. В «Разговоре с Анакреонтом» впервые в русской поэзии поставлен вопрос о назначении поэта и поэзии. Свободному поэтическому творчеству, темы которого любовь и прелесть жизни, утверждаемому анакреонтикой, в «Ответах Ломоносова» противополагается поэзия долженствования, призванная воспевать героев и славу России.
Утверждение как высшего назначения поэта его патриотического служения через отрицание так называемой «чистой» поэзии, прозвучавшее в «Разговоре с Анакреонтом», определили силовое поле русской поэзии. Начатый Ломоносовым разговор о назначении поэта был продолжен Г. Р. Державиным, А. С. Пушкиным, Н. А. Некрасовым, В. В. Маяковским, А. А. Ахматовой.
Теория словесного искусства Ломоносова была с успехом применена им на практике, при создании «слов». 26 ноября 1749 г. Ломоносов произнес свое первое «слово похвальное» императрице Елизавете Петровне, снискавшее «рукоплескание двора» (автоперевод на латинский язык: «Panegyricus Elisabetat Augustae», 1749). Л. Эйлер в письме от 19 декабря 1749 г. назвал его «un chef d’oeuvre dans son genre» («шедевром в своем жанре»).
26 апреля 1755 г. Ломоносовым было произнесено похвальное слово Петру Великому, которое он задумывал еще в 1740-е гг. и готовил в продолжение 1753–1754 гг. (1-я редакция была частично переведена на фр. язык Ф. -Г. Штрубе де Пирмонтом (до сентября 1757), в 1759 перевод был окончательно завершен Т. Чуди). Петровская тема с самого начала деятельности Ломоносова, сознательно проецируемой им на петровский идеал, была центральной в его творчестве. Разбросанные по разным текстам Ломоносова отзывы о Петре, ссылки на него, обращения к нему, видимо, отражают постоянное присутствие в его сознании этого идеала, которым все меряется и поверяется и которым Ломоносов не устает восхищаться.
Петр Великий как понятие, включающее в себя и его личность и его деяния, по своему совершенству и непостижимости был для Ломоносова сопоставим с мирозданием, являясь, как и последнее, источником чистого вдохновения: «Часто размышлял я, каков Тот, который всесильным мановением управляет небо, землю и море: дхнет дух его – и потекут воды, прикоснется горам – и воздымятся. Но мыслям человеческим предел предписан! Божества постигнуть не могут! Обыкновенно представляют Его в человеческом виде. Итак, ежели человека, Богу подобного, по нашему понятию, найти надобно, кроме Петра Великого не обретаю». Сбивчивость этого места, оправдательные интонации при уподоблении Петра Создателю передают высочайшую степень восхищения и изумления, сближая его с одой. Свои слова Ломоносов создавал не только по правилам разработанной им риторики, но и, как оды, в состоянии восторга. В определенном смысле слова Ломоносова представляют собой оды, написанные прозой. Вместе с тем сам Ломоносов и его современники рассматривали «Слово похвальное Петру Великому» как исторический труд. В качестве материала по истории Петра I оно было послано Вольтеру, готовившему свою историю царствования Петра Великого. Однако Вольтер не придал сочинению Ломоносова никакого значения. Напротив того, Готшед, считая слово Петру I образцом ораторского жанра, опубликовал его немецкий перевод в своем журнале «Новости изящной учености» («Das Neuste aus der anmuthigen Gelehrsamkeit», 1761), отметив: «Наши читатели могут судить о том, какой мужественной силой и каким хорошим вкусом обладает этот русский вития».
«Слове похвальном Петру Великому» побудило Шувалова заказать Ломоносову в 1756 г. эпическую поэму о Петре I. Русская поэзия, ставшая к тому времени классицистической, ощущала острую необходимость в создании эпопеи, высокого и важнейшего в классицизме жанра поэзии. Еще в 1752 г. на эту необходимость указывал Тредиаковский, считая, что героем русской эпической поэмы должен стать Петр I. Ломоносов приступил к работе, по-видимому, сразу и уже 23 ноября 1757 г. писал Шувалову, что ее «окончание» почитает «выше всех благополучий своей жизни». По-видимому, работа над поэмой тяготила Ломоносова с самого начала. Уже во вступлении он жалуется на трудность поставленной перед ним задачи, называя эпическое прославление Петра: «Трудом желаемым, но непреодолимым». По свидетельству Штелина, он «положил себе за правило ковать ежедневно по тридцати стихов». Если он этому правилу и следовал, то лишь начиная с 1760 г., когда были написаны основная часть первой песни (поднесена Шувалову в день его рождения 1 ноября 1760 г.; в декабре того же года вышла отдельным изданием) и начало второй песни (на время ее создания указывают ее начальные стихи, прославляющие победы русской армии в Пруссии). Ориентируясь на образцы эпических поэм Гомера, Вергилия и на неупомянутую им, но использованную в качестве образца «Генриаду» Вольтера, Ломоносов, очевидно, не захотел (или не сумел) следовать главному закону эпопеи. В классической эпопее для изображения избирается одно центральное событие в истории, носящее решающий для последующей судьбы народа и государства характер.
Не избрав такого события (или предмета эпопеи), Ломоносов, очевидно, намеревался строить свою поэму как цепь отдельных несвязанных между собой рассказов о наиболее достославных событиях Петровского царствования. Во всяком случае, две написанные песни построены именно таким образом. Недостаток вымысла, за который упрекали Ломоносова современники и ближайшие потомки и на котором настаивал Ломоносов во вступлении («Не вымышленных петь намерен я богов, Но истинны дела...»), превратили поэму в стихотворное изложение истории: в первой песне – стрелецкого бунта 1682 г., во второй — осады Нотебурга. В изложении обоих событий Ломоносов за редчайшим исключением не отступает от имеющихся в его распоряжении источников. Это также явилось причиной неудачи Ломоносова, его эпопее недоставало главного условия эпопеи – вымысла. Причиной неудачи, по-видимому, стал и выбор героя недавней отечественной истории. По словам Шувалова, Ломоносов не мог закончить поэму, потому что «время для фантазий было очень близко», т. е. мешало отсутствие исторической дистанции. Штелин отмечал, что поэма Ломоносова «заслужила одобрение знатоков и удивление многих россиян». Однако в конце XVIII века, после появления «Россиады» М. М. Хераскова (1777), поэма Ломоносова отступила в тень. А. Н. Радищев и Н. М. Карамзин уже не считали ее образцовой и упрекали ее автора в подражании Вергилию и Вольтеру.
периодическим изданиям (журналам Хераскова, журналу «Трудолюбивая пчела» Сумарокова) Ломоносов относился с равнодушием и даже враждебностью.
Первый русский журнал «Ежемесячные сочинения» должны были, с его точки зрения, носить научно-популярный или экономико-статистический характер, а не литературный. Он сторонился литературной полемики. Отзывы, данные им по поручению Академической канцелярии на произведения Сумарокова («Гамлет» и «Эпистолы о языке и стихотворстве»), имели разрешительный характер, от отзыва на перевод Тредиаковским «Аргениды» Барклая он уклонялся (февраль 1750). К критике в свой адрес Ломоносов относился почти равнодушно: «… все против меня намерения и движения пропустил бы я беспристрастным молчанием без огорчения» – писал он И. И. Шувалову 16 октября 1753 г. Эта позиция объясняется его идеальным (классическим) взглядом на поэзию, который предполагал незыблемый идеал, основанный на поэтическом опыте древних и подчиненный единым и непреложным законам. Никакая критика при таком взгляде значения не имеет: «Бедняжка, ты летай, ты пой: мне нет вреда» («Отмщать завистнику меня вооружают…»).
Отсутствие связей с современными литераторами, за исключением любимого ученика Поповского, привело к изоляции Ломоносова в литературной жизни, усиливавшейся по мере развития новой литературы. В самом конце 1740-х гг. Ломоносов разошелся с Тредиаковским и Сумароковым. В 1747 г. Сумароков в «Эпистоле о русском языке» апологетически писал о Ломоносове: «Он наших стран Малгерб, он Пиндару подобен», но вскоре в статье «Критика на оду» (разбор оды «Царей и царств земных отрада…», 1747), находя некоторые из строф оды «изрядными», показывает нелепость отдельных выражений с точки зрения логической семантики.
«О стопосложении» (1770-е гг.) он признавал, что в поэтическом наследии Ломоносова только оды наполнены «духом стихотворческим, красотою», одновременно подчеркивая, что и они изобилуют «отвратительными пороками и грамматики, и стопосложения, и худшего с лучшим сопряженного вкуса». Затемненность смысла, сочетание высокой лексики с низкой, излишний гиперболизм («надутость») становятся мишенью «Вздорных од» Сумарокова (1759), предназначавшихся для печати. Лишь «Дифирамб» появился в журнале Сумарокова «Трудолюбивая пчела» (1759. №10), публикацию остальных пародий Ломоносов успел предотвратить. В «Трудолюбивой пчеле» была помещена статья Тредиаковского «О мозаике» (1759. №9). Ломоносов, сильно задетый ею, жаловался на Тредиаковского в письмах к Шувалову и Воронцову и написал эпиграмму «Злобное примирение». На закрытие журнала он откликнулся «Эпитафией», на которую Тредиаковский ответил стихами «Бесстыдный родомонт, иль буйвол, слон, иль кит…».
«Письме, в котором содержится рассуждение о стихотворении…», направленном против Сумарокова, заявил о своем приоритете в создании силлаботоники, отводя Ломоносову лишь роль изобретателя ямба. Это же было повторено им в «Предуведомлении» к «Аргениде», но Ломоносов настоял на изъятии указанного пассажа. Возможно, к этому времени относится эпиграмма Ломоносова «На сочетание стихов российских», оспаривающая первенство Тредиаковского.
Осенью 1753 г. Ломоносов выступил с критикой языковых взглядов Тредиаковского в стихотворении «Искусные певцы…» (восходит к §119 «Грамматики»). Считая его автором Сумарокова, Тредиаковский адресовал ему ответ «Не знаю, кто певцов в стих кинул сумасбродный…». Более основательно возразить своим противникам Ломоносов намечал в статье «О нынешнем состоянии словесных наук в России» (вторая пол. 1756), которая не была закончена.
Критические выпады Сумарокова против Ломоносова были поддержаны молодыми поэтами сумароковского круга, что привело к рукописной полемике 1753 г. с грубыми нападками на личность Ломоносова. Участие Ломоносова в полемике ограничилось рукописным письмом-памфлетом, адресованным И. П. Елагину и эпистолой «Златой младых людей и беспечальный век…», написанными по настоянию Шувалова. По поводу вынужденного своего участия в этой стихотворной перепалке Ломоносов написал эпиграмму «Отмщать завистнику меня вооружают…». Разбору литературных мнений «ненавистников» посвящено письмо Ломоносова к Шувалову от 16 октября 1753 г. В нем дана оценка средних жанров, культивируемых сумароковской школой, как жанров незначительных. Из письма видно, что Ломоносов был сильно задет упреками в «надутости изображения»; в оправдание гиперболичности стиля он приводит примеры из древних.
С конца 1750-х гг. отношения Ломоносова и Сумарокова перерастают в стойкую неприязнь. Служебные успехи Ломоносова вызывают басню Сумарокова «Осел во Львовой коже» (Праздное время. 1760. Февр.), где он поминает его «низкую породу».
«переворотом» «Свинья в лисьей коже» (впервые: Курганов Н. Г. Российская универсальная грамматика…. СПб., 1769), насмехаясь над внешностью и манерами Сумарокова. В 1761 г., когда Сумароков хлопочет о вступлении в члены Академии наук, Ломоносов осмеивает в письме к Шувалову (от 19 января) его необразованность. Широкую огласку получил скандал вокруг речи аббата Э. Лефевра «Discours sur le progrès des beaux arts en Russie» (произнесена в сaлоне А. С. Строганова 16 апреля 1760 г.), в которой Ломоносов и Сумароков были одинаково названы «deux génies-crеateurs» («двумя гениями-творцами»). Ломоносов разбил набор и уничтожил гранки находившейся уже в производстве речи. В ответ на речь аббата О. -А. Фора А. П. Шувалов поместил «Lettre d’un jeune seigneur russe à M. de***» («L’Année littéraire» аббата Фрерона, 1760), назвав Ломоносова «отцом нашей поэзии». Попытка И. И. Шувалова примирить Ломоносова с Сумароковым в январе 1761 г. не удалась. Спор о том, был ли Ломоносов единственным основоположником новой русской поэзии, продолжился и после смерти Ломоносова. Из русского перевода латинской надгробной надписи Штелина, сделанного И. К. Голеневским, вероятно по воле академического начальства, были изъяты строки: «Стихосложения pocсийского установителю, трагедий на родном языке сочинителю» (это место надписи оспаривал Сумароков в статье «Некоторые строфы двух авторов», 1773).
В 1760-е гг., несмотря на оды Екатерине II и стихи Г. Г. Орлову, Ломоносов уже воспринимался как поэт прошлого царствования, «стихотворец веку <…> блаженныя памяти Елисаветы Петровны» (Порошин С. А. Записки. 2-е изд., испр. и доп. СПб., 1881, запись от 17 декабря 1764 г.).
Для популяризации литературных идей и поэзии Ломоносова главное значение имели его прижизненные собрания сочинений. «Собрание разных сочинений» (кн. 1 – июль 1751; кн. 2 вышла посмертно в 1768 г.) явилось итогом десятилетней литературной работы и одновременно первым собранием сочинений одного автора в России. Тексты, вошедшие в «Собрание» (10 духовных и 10 торжественных од, 19 надписей и «Слово похвальное <…> императрице Елизавете Петровне…»), при перепечатке подвергались авторской правке, учитывавшей отчасти критические замечания Сумарокова.
В 1757 г. Шувалов распорядился об издании всех литературных сочинений Ломоносова в новооткрытой типографии Московского университета. За изданием «Собрания разных сочинений в стихах и прозе» наблюдал Херасков (т. 1 вышел летом 1758 г. (на тит.: 1757), с портретом Ломоносова работы Э. Фессара и X. А. Вортмана и со стихотворной надписью Поповского; т. 2 – в 1759 г.). Помимо собраний сочинений широко издавались отдельные сочинения Ломоносова, их тираж намного превосходил издания других авторов.
Н. Муравьев, а от Муравьева – К. Н. Батюшков. Восхищение творчеством Ломоносова и его судьбой характеризует русскую мысль вплоть до Пушкина и Вяземского.
«первого», «вождя» и восхищается его одами («Слово о Ломоносове»). На разборах произведений Ломоносова воспитывалась ранняя русская критика (А. Ф. Мерзляков, П. Ф. Калайдович, М. А. Дмитриев и др.). А на подготовке его собраний сочинений – русская филология.
«Собрание разных сочинений в стихах и прозе» (т. 1–3), впервые включавшее наряду с художественными научные тексты Ломоносова, а также впервые в русской издательской практике предлагавшее текстовые варианты в примечаниях. В 1784 г. Российская Академия осуществила «Полное собрание сочинений» Ломоносова в 6-ти томах, ориентированное на издание 1778 г. Сюда вошли все известные к этому времени тексты Ломоносова, корпус которых пополнился благодаря материалам из архивов Г. Г. Орлова и И. И. Шувалова. В этом издании была осуществлена публикация писем Ломоносова, первых частных писем, получивших в русской культуре значение литературного памятника. Биографическая статья М. И. Веревкина, сопровождающая издание, написана на основании записок Я. Я. Штелина, архивных материалов Заиконоспасского монастыря и сведений, полученных от лиц, знавших Ломоносова. В 1891 г. М. И. Сухомлиновым было предпринято научное издание Ломоносова (т. 1–5, включающие литературные произведения и филологические труды, подготовлены Сухомлиновым; т. 8, содержащий письма, – Л. Б. Модзалевским). Академическое издание под ред. Г. П. Блока и др. вышло в 1950–1959 гг., 1983 г. (литературные и филологические сочинения – т. 7, 8).
В русском общественном сознании Ломоносов долго оставался «Петром Великим русской литературы», как назвал его Батюшков, а затем В. Г. Белинский, имея в виду, что им были осуществлены коренные реформы русского языка и стиха.
ведущий научный содрудник ИРЛИ РАН, к. филол. н.