Представление Ломоносова в Сенат о копировании А. -Л. Шлёцером неизданных исторических рукописей. 1764 июля 2 (№ 272)

1764 ИЮЛЯ 2. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ В СЕНАТ О КОПИРОВАНИИ
А. -Л. ШЛЁЦЕРОМ НЕИЗДАННЫХ ИСТОРИЧЕСКИХ
РУКОПИСЕЙ

манускриптах, на что он и писчика нарочного содержит. А как известно, что оный Шлёцер отъезжает за море и оные манускрипты, конечно, вывезет с собою для издания по своему произволению, известно ж, что и здесь издаваемые о России чрез иностранных известия не всегда без пороку и без ошибок, служащих России в предосуждение, сверх того, Гмелин и Шап недоброхотные нам примеры показали, того ради сим всепокорнейше представляю, не соблаговолено ли будет^{1* 2*}

Июня^3* 2 дня
1764 года.

Печатается по собственноручному черновику (ААН, ф. 20, оп. 1, № 3, л. 76).

В дате, выставленной Ломоносовым на публикуемом документе, месяц указан ошибочно: из ордера К. Г. Разумовского от 28 июля 1764 г. (Билярский, стр. 713) следует, что доношение Ломоносова было подано в Сенат „во время отбытия“ К. Г. Разумовского в Лифляндию, куда он уехал только 20 июня 1764 г. (Бильбасов, II, стр. 291). А так как сенатский указ, посланный в Академическую канцелярию на основании публикуемого представления Ломоносова, датирован 3 июля 1764 г., то нет никаких сомнений, что это представление было подано Ломоносовым не 2 июня, а 2 июля того же года.

рукописных материалов. С некоторых из них академические писцы и личный его слуга снимали по его распоряжению копии, из других он сам делал выписки. Из этих материалов только некоторые были выданы ему из Академической библиотеки, остальные же он получил из частных рук. Они дробились на следующие группы: 1) памятники древнерусской письменности, 2) русские официальные документы XVII в., 3) подготовленные для Вольтера материалы начала XVIII в., 4) „История Российская“ В. Н. Татищева и 5) полученные через Тауберта материалы государственных коллегий, характеризующие современное Шлецеру состояние России, в частности, количество и состав ее населения, данные о ввозе и вывозе товаров, о рекрутских наборах и т. п. Все эти материалы находились у Шлёцера на дому (Кеневич, стр. 61—62, 104—107, 116—117, 121—122, 139, 211—213 и др.). Об этом знал один Тауберт.

Публикуемый документ был бы написан, конечно, несравненно резче, если бы Ломоносов знал, что Шлёцер копирует не только древние рукописи, но и современные, притом такие, которыми особенно интересовались тогда иностранные державы (ср. рассказ Шлёцера о неудавшейся, по его словам, попытке какого-то иностранного посла, повидимому, австрийского, завербовать его в шпионы. — Кеневич, стр. 270).

Судя по быстроте, с какой Сенат принял по этому делу решение, можно предполагать, что Ломоносов, как случалось не раз, лично побывал в Сенате и подкрепил свое письменное доношение словесными объяснениями. Доношение было подано 2 июля, а на следующий день — 3 июля 1764 г. Академическая канцелярия получила датированный этим днем сенатский указ с предложением „обще с статским советником Ломоносовым у объявленного Шлёцера, ежели по вышеписанному представлению исторические известия, не изданные в свет, найдутся, все отобрать немедленно“. Одновременно Сенат предписывал Коллегии иностранных дел не выпускать Шлёцера за границу (ААН, ф. 3, оп. 1, № 970, л. 254).

„3 июля 1764 г., рано утром, едва я только встал, — пишет Шлёцер в своих мемуарах, — на нашем дворе остановилась гремящая карета. В мою комнату врывается Тауберт и тоном ошеломленного человека требует, чтобы я как можно скорее собрал все рукописи, которые получил от него... — и Тауберт уехал“ (Кеневич, стр. 211—212). Ранний час этого посещения говорит о том, что Тауберт узнал каким-то образом о решении Сената еще до получения сенатского указа в Канцелярии. Канцелярская помета на указе свидетельствует, что он был получен 3 июля, однако Тауберту удалось обставить дело так, что заседания Канцелярии в этот день не состоялось (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 152—153), и указ, требовавший, „немедленных“ мер, не получил официального движения ни в этот день, ни на следующий, в воскресенье: он был доложен Канцелярии только в понедельник, 5 июля. Таким образом, у Шлёцера оказалось в распоряжении целых два дня на то, чтобы обезопасить себя на случай обыска, о возможности которого его предупредил Тауберт.

Остается неясным, как допустил это Ломоносов, которому Сенат предложил принять личное участие в изъятии находившихся у Шлёцера документов. Напрашивается догадка, что в субботу, 3 июля, в день получения сенатского указа, Ломоносов был отвлечен какими-то важными известиями, полученными с мозаичной фабрики (см. документы 102—104). Известия эти были, повидимому, в самом деле чрезвычайно важны, потому что в понедельник, 5 июля, рано утром Ломоносов явился в Сенат и испросил себе отпуск на фабрику для наблюдения за мозаичными работами („Ломоносов“, III, стр. 402), о чем и сообщил Академической канцелярии, когда в десятом часу утра явился туда из Сената (ААН, ф. 3, оп. 1, № 534, л. 153).

Но в Сенат Ломоносов ходил не только по делу о своем отпуске, а и по делу Шлёцера: он на словах сообщил Сенату, что указ от 3 июля Канцелярией не только не выполнен, но еще даже и не объявлен ему, Ломоносову, и что Шлёцер мог за это время „подлежащее ко отобранию“ скрыть „или другим каким образом учинить себя в том безопасным“. Сенат рассудил, что следовало бы, разумеется, понудить Канцелярию к скорейшему выполнению указа, „но как члены оной, статские советники Тауберт и Ломоносов в сем деле один доказывать, а другой ответствовать должен, а других, кроме их, членов в оной Канцелярии, кому б сие дело поручить, нет, да и время, как выше значит, в отобрании писем уже упущено и осталось единственно разобрать только следствием“, — то надо возложить производство такого следствия на самого президента Академии Разумовского (Пекарский, II, стр. 830—831). Об этом определении Сената, состоявшемся 5 июля, Разумовский был извещен сенатским указом от 9 того же июля („Ломоносов“, III, стр. 418).

Однако время было действительно безвозвратно упущено. Тауберт и Шлёцер успели замести все следы: часть компрометирующих Шлёцера бумаг была увезена Таубертом, другая часть спрятана самим Шлёцером, причем с особой старательностью он, историк древней Руси, укрыл свои выписки о народонаселении современной ему России, об ее современной же внешней торговле, о последних рекрутских наборах и т. п. (Кеневич, стр. 213—214). В понедельник, 5 июля, Тауберт составил, наконец, канцелярское определение о „выполнении“ задержанного на два дня субботнего сенатского указа: этим определением Академическая канцелярия требовала, чтобы Шлёцер ответил на ряд вопросов, поставленных так, „как будто спрашивающий, — говорит сам же Шлёцер, — имел намерение доставить мне возможность торжествовать“ (Кеневич, стр. 216).

„не замедлил воспользоваться этим“: на другой день он ответил Канцелярии пустой отпиской, смысл которой сводился к тому, что виноват не он, Шлёцер, а те, кто мешают ему проявлять „горячее усердие к службе ее императорского величества“ (там же, стр. 216—219). Тауберт поспешил размножить этот ответ и „разослать повсюду“ (там же, стр. 219).

На этом дело и приостановилось в ожидании возвращения в Петербург Разумовского.