Лукина Т. А.: Неизвестные документы о сестре Ломоносова М. В. Головиной и его племянниках М. Е. и П. Е. Головиных

НЕИЗВЕСТНЫЕ ДОКУМЕНТЫ О СЕСТРЕ ЛОМОНОСОВА
М. В. ГОЛОВИНОЙ И ЕГО ПЛЕМЯННИКАХ
М. Е. и П. Е. ГОЛОВИНЫХ

В настоящее время мы располагаем достаточными материалами, относящимися к биографии Ломоносова, но сведения о близких родственниках его все еще очень скудны.¹ Из письма Ломоносова к его сестре Марии Васильевне Головиной² видно, что он относился к сестре и ее семье с большой любовью и вниманием; особенно заботился он о сыне Марии Васильевны, Мишеньке (Михаиле Евсевьевиче Головине), взял его к себе в Петербург, когда ему было всего 8 лет, определил в Академическую гимназию и сам наблюдал за его учением. «Поверь, сестрица, — писал Ломоносов, — что я об нем стараюсь, как должен добрый дядя и отец крестный ... Я не сомневаюсь, что он через учение счастлив будет».³ М. Е. Головин оправдал надежды Ломоносова. Это был разносторонний ученый, работавший в области физики, астрономии, математики, кораблестроения, античной филологии; он был пылким просветителем, стремившимся к развитию отечественной науки и культуры.⁴

О последних годах жизни М. Е. Головина мы знаем, в сущности, очень мало. Известно только, что он подвергался несправедливым гонениям и притеснениям со стороны администрации Академии наук в лице С. Г. Домашнева, а затем княгини Е. Р. Дашковой, в результате чего он был вынужден в 1786 г. покинуть Академию.⁵ Публикуемые ниже письма М. Е. Головина 1786 и 1789 гг. помогают выяснить обстоятельства ухода его из Академии и проливают свет на косвенные причины его ранней смерти.

С 1782 г. адъюнкт Академии М. Е. Головин по приказанию директора Академии С. Г. Домашнева занимался составлением ежегодно издаваемого Академией наук на русском и немецком языках календаря.

С. Г. Домашнев, а после 1783 г. княгиня Дашкова относились к этой работе М. Е. Головина с мелочной придирчивостью; так, княгиня Дашкова отметила в Академическом собрании 7 ноября 1785 г., что подготовленный Головиным к печати календарь содержит «непростительные неправильности». Глубоко обиженный резкими выходками Дашковой, допущенными по отношению к нему из-за незначительных ошибок в календаре, М. Е. Головин подал прошение об отставке. Княгиня Дашкова сообщила в Академическом собрании, что она принимает отставку Головина. 6 Одновременно Головин обратился к собранию с просьбой о присвоении ему звания профессора, прежде чем он оставит Академию. Просьба эта была изложена в письме на имя академика И. -А. Эйлера, публикуемом впервые.

Высокоблагородный, глубокоуважаемый господин профессор!

Ваше высокоблагородие соблаговолили спросить меня через г. Корца,⁷ приступил ли я к составлению календаря и желаю ли я держать корректуру произведений г. Ломоносова. На эти вопросы я имею честь вам ответить, что хотя я уже начал работать над календарем, но сделанная часть работы еще не заслуживает быть представленной Академии. Я сам передам начатое г. издателю.⁸ Я охотно буду держать корректуру произведений г. Ломоносова, также постараюсь и в будущем быть полезным Академии. Между прочим, покорнейше прошу ваше высокоблагородие представить Академии, что она могла бы быть более милостивой, и напомнить ей о том, о чем было принято решение несколько лет назад, а именно сделать меня профессором. Это послужило бы к ее и к моей чести. До тех пор, пока я оставался в Академии, я старался делать все, что на меня возлагалось; обещаю делать то же и в будущем. Места, которые я по своей профессии занимал в Смольном институте, в Пажеском корпусе и в Народном училище,⁹ до сих пор служили только чести Академии. Из этого можно усмотреть, что я не посрамлю Академии, если она исполнит мою покорнейшую просьбу. Впрочем, имею честь пребыть с глубочайшим уважением и искренним почтением

Вашего высокоблагородия
покорнейший слуга

6 февраля 1786 г.¹⁰

Вероятно, на заседании 6 февраля 1786 г. академики говорили о необходимости как-то удержать М. Е. Головина при Академии, так как 13 февраля того же года секретарь И. -А. Эйлер заявил о согласии княгини Дашковой причислить Головина к классу заштатных адъюнктов.¹¹

Звание это не давало М. Е. Головину никаких средств; с уходом из Академии материальное положение его резко ухудшилось. У него оставалась только работа в Комиссии об учреждении училищ,¹² начатая им еще в 1783 г. Помимо преподавательской деятельности с 1786 г., получив звание профессора учительской семинарии (он преподавал здесь математику), Головин много работал над составлением учебных пособий, перевел несколько учебников с немецкого языка (по физике, механике и математической географии).¹³ По поручению Комиссии он составил «Краткое руководство к геометрии» (1785 г.) и «Краткое руководство к Гражданской архитектуре» (1789 г.), предпослав обоим учебникам интересные методические указания по преподаванию этих предметов и оценку их, в манере XVIII в., с точки зрения полезности в практической жизни.

Составление учебников не давало, однако, прочного и постоянного заработка; нужда, лишения, сожаления о разрыве с Академией, несомненно, болезненно воспринятом Головиным, сильно подорвали его здоровье; в 1788—1789 гг. он был тяжело болен, пропустил много занятий в учительской семинарии; о бедственном положении ученого, к которому так несправедливо отнеслась администрация Академии, красноречиво повествует письмо его от 26 февраля 1789 г., недавно обнаруженное в деле «О напечатании Архитектуры гражданской сочинения проф. Головина для употребления учащихся».

Ваше превосходительство!

Милостивый государь!

Принят будучи под покров вашего превосходительства безо всяких моих заслуг перед вами, все излиянные на меня милости относить единственно должен я к добродетельной душе вашей, таковыми благотворениями услаждающейся.

Сколь велик ни был долг стараться заслужить все милости и сколь сердечно рвение мое к тому ни было, но не всегда силы человека соответствовать могут его желанию; если во мне оных когда недоставало, то молю вас, лучше всему другому припишите, чем доброй моей воле. Никакой гнев ваш не мог бы столько покарать меня, сколько в таковых случаях мучило меня собственное сознание своей слабости и лютейшее совести угрызение не быть милостей ваших достойным.

Приходя в себя, удвоивал труды и тщание свое, дабы наградить сугубо время пропущенное; в чем всегда сколько был счастлив и успешен, свидетельствуюсь всеми, учеников моих видевшими и слышавшими. Употребив на обучение учителей первого выпуска около трех лет, кончил с последним усугубленным старанием те же науки в полтора года, и если положить, что сей раз печатные книги немало трудов как учительских, так и ученических сокращали, то я представлял на то место пройденную мною в сие же время алгебру, тригонометрию сферическую, конические сечения и основания дифференциального и интегрального калькулюсов, как и такие предметы, на кои не токмо книг не было, но и коих преподавания от меня не требовалось; я же предпринял оное единственно по усердию моему, поощряемый к сему благодеяниями Вашего превосходительства. Сверх сего не щадил и остального своего времени, но обращал оное на написание в пользу училищ Географии математической и на сочинение вновь Архитектуры гражданской.¹⁴ Пересматривая также разные переведенные книги для будущих университетов, я участвовал в издании небесных глобусов, исправляя, одним словом, все возлагаемые на меня сверх должности дела с охотою, когда токмо в силах моих состояло.

При всех таковых трудах лишаюсь я, однако же, жалованья более, нежели целого года так, как бы я вовсе ничего не делал и как бы разосланные ныне по государству учители обучены были не мною. Буде были дни, мною пропущенные, то успехи учеников моих показывают, что были и другие, из которых я неотменно те пропуски должен был вознаградить. Не к тому привожу сие, чтобы совершенно оправдать себя надеялся, погрешности мои мне всех должны быть ощутительнее, но смею только представить сие вашему превосходительству для того, дабы показать, что претерпение мое таковому проступку, от которого, кроме меня же, никто вреда или урону не чувствует, не соразмерно. Но если строгость взыскания на мне должна быть явлена образом примерным, не взирая на то, что делу, на меня возложенному, помехи никакой от того не приключилось, и что ожиданию вашего превосходительства удовлетворил, смею сказать, совершенно, и ничем прочих моих товарищей не хуже, то, с другой стороны, справедливость будет требовать, дабы за труды, сверх должности и из одного усердия понесенные, в таковой же степени правосудия присуждено было воздаяние, в каковой то взыскание определяется.

Я в сем случае взываю токмо правый суд вашего превосходительства, дерзнул на всепокорнейшее сие объяснение в том чаянии, что, может быть, вашему превосходительству не все труды мои известны.

В прочем имею честь быть навсегда с глубочайшим моим высокопочитанием

Вашего превосходительства
милостивого государя
почтеннейшим и преданнейшим слугою

1789 г.
Февраля 26 дня.¹⁵

По-видимому, Головин просил в этом письме, чтобы не удерживали жалованье за дни занятий в учительской семинарии, пропущенные им по болезни. Никаких сведений о том, что просьба его была удовлетворена, нет. Состояние здоровья его все ухудшалось, и 8 июня 1790 г. он умер, одинокий, в тяжкой нужде. Только через полгода добралась до Петербурга из Матигор его мать, сестра Ломоносова Мария Васильевна Головина, и нашла своего сына уже похороненным.

Большой интерес представляет недавно обнаруженное письмо Марии Васильевны, написанное вскоре после приезда ее в Петербург.

«О напечатании Архитектуры гражданской сочинения проф. Головина для употребления учащихся».¹⁶ В это дело и был случайно вложен интересный документ, который не только проливает свет на последние годы жизни М. Е. Головина, но и раскрывает неизвестный до сих пор образ замечательной женщины, близкой родственницы двух русских ученых. По всей вероятности, оно адресовано П. В. Завадовскому; письмо написано в эмоционально приподнятом, взволнованном тоне, выражающем искреннее человеческое горе.

Милостивый государь!

Бессчастная старуха, не осушавшая глаз своих по брате, украшавшем рода своего отчизну, рыдает ныне по сыне, долженствовавшем быть подпорою ея дряхлости и последним утешением. Ко стопам того благотворителя, коего милостию цвел он во дни свои, повергает себя злополучная сия мать, собравшая последние свои силы прибресть за тысячи верст узреть сыновний прах, дабы, согрев оный горячими своими слезами, отдать душе последний долг христианского поминовения и любви матерней. Преклоните, милостивый государь, благоутробие ваше к горести несчастной, раздираемой теперь сугубою печалею. Потеряв сына, лишается она всего своего в старости пропитания, а притом видит еще и самое малое оставшееся по нем имущество, на уплату долгов его не токмо истощающееся, но и недостающее. Не дерзаю и не знаю ничего о заслугах сына моего; ведаю токмо, что милости ваши далеко оные превышали. Взываю единственно милосердие и щедроту вашу, толико крат в жизнь благотворившую ему. Тысяща способов в деснице вашей разрешить сына моего на земли, да разрешен будет на небеси. Пусть само добродетельное ваше сердце укажет вам одно. А я пролию пред господом и молитвы мои и слезы во вся дни, да сохранит благоденствие дому вашего в неисщетные годы.

Вашего превосходительства

всепокорнейшая
Мария Головина.¹⁷

Образ Ломоносова все время стоит перед нами, когда мы читаем это письмо. Написанное через 26 лет после его смерти, письмо начинается воспоминанием о нем, как если бы он умер совсем недавно. Сестра Ломоносова глубоко сознавала истинную сущность патриотической деятельности своего брата и так же горячо любила свое отечество, как и он: любовь к родине должна была подсказать ей прекрасные слова о брате, «украшавшем рода своего отчизну».

М. Е. Головин умер 8 июня 1790 г., а мать его прибыла в Петербург зимой 1791 г., мужественно решившись на это трудное путешествие и, вероятно, вспоминая при этом, как когда-то, много лет назад, ушел из Холмогор по снежным северным дорогам ее старший брат.

В тот же день, 15 января 1791 г., в журнале «Комиссии об учреждении училищ» было отмечено, что «Комиссия, помятуя труды покойного, послужившего ей не токмо в приуготовлении учителей для народных училищ, но и в издании многих книг, и слыша при том, что за сочинение Гражданской архитектуры и Математической географии оный покойный профессор ничем награжден быть не успел, трудившись над оными довольное время, а паче над первою, которая хотя и к предметам учения его не принадлежала, но предпринята и сочинена им была из особого усердия его и всегдашней готовности ко всякому возлагаемому на него делу, определила выдать оной матери его за сии труды его 200 рублей, тем более, что оные книги уже напечатаны и в пользу училищ употребляются».¹⁸

О жизни Марии Васильевны в последующие годы мы почти ничего не знаем.

Имя ее встречается в письме архангельского губернатора Ахвердова князю Алексею Борисовичу Куракину от 7 августа 1798 г.: «...осмеливаюсь на несколько минут остановить внимание ваше на славном уроженце неважного Курострова, Российского Пиндара, Михайлы Васильевича Ломоносова, толико важные заслуги отечественной литературе оказавшего и прекрасным пеньем дел двух великих государей всеобщую любовь сынов и благодарность заслужившего, сестра родная, 62-летняя вдова, живет во крестьянстве с сыном и внучатами, коим прилагается при сем список, в лежащей неподалеку от Курострова того же Холмогорского уезда Матигорской волости, куда была выдана в замужество за крестьянина Головина. Сия старушка есть мать профессора Санктпетербургской Академии наук Головина, который необыкновенными дарованиями начинал являться достойным Ломоносова племянником, но коего безвременная смерть пресекла успехи».¹⁹ Петром.

Царское правительство, ничего не сделав для материального обеспечения семьи двух замечательных ученых, именами которых по праву гордится русский народ, 22 августа 1798 г. даровало семье Головиных освобождение от рекрутства²⁰ — милость, которой Петр Евсевьевич остался недоволен, так как односельчане стали завидовать ему и притеснять его.²¹

Дальнейшая судьба Марии Васильевны не известна. Не установлена даже дата ее смерти, колеблющаяся между 1807 и 1826 гг.²²

Примечания